Долгий военный путинизм: сколько он продлится и чем закончится. Реалии и проекции

Военный путинизм: инерционный сценарий

Почти весь 2022 и бо́льшую часть 2023 года у политологов в моде были сценарии развития ситуации в России. А самым популярным триггером в этих упражнениях оставался вариант внезапного исчезновения Путина с политической арены, что, по мнению сценаристов, должно открыть перед Россией «окно возможностей». Но в последние полгода сценарии практически вышли из моды. И причина этого очевидна: ощущение развилок исчезло.

Путинский режим преодолел период уязвимости и нестабильности, связанный с непредвиденной трансформацией блицкрига в затяжной конфликт, с введением широких санкций и с социальным шоком, который испытали российские элиты и население от внезапного погружения в войну. Этот период продолжался с начала вторжения в Украину до пригожинского мятежа и отражения украинского контрнаступления летом 2023 года. 

Помимо относительной стабилизации военной машины, к середине 2023 года стало также окончательно ясно, что эффект санкций в условиях высоких цен на нефть ограничен и растянут во времени. В текущем режиме он выглядит как значимый налог на экономику, бремя которого она пока вполне способна нести. В то же время сверхвысокие экспортные доходы 2022 года и переход от сбережения к полному использованию нефтяной ренты в форме бюджетного стимула дали существенный эффект. Запущенный мотор военной экономики привел в 2023 году к росту производства и доходов граждан, успокоил элиты и даже сформировал группы бенефициаров войны. Последние, впрочем, едва ли превосходят проигравших, но хорошо заметны, в то время как проигравшие предпочитают не афишировать своих потерь и, тем более, своего недовольства ими.

Так или иначе, в качестве базового в настоящий момент имеет смысл рассматривать инерционный сценарий, в котором режим способен справляться с дисбалансами, переживать даже значительное ухудшение экономической ситуации по сравнению с сегодняшней, эффективно управлять репрессиями и политическими рисками. Для режима отсутствуют критические угрозы как со стороны фронта, так и со стороны экономики и социальной ситуации внутри России. В инерционном сценарии это долгий военный путинизм, конца которого из сегодняшнего дня не видно. То есть репрессии, экономическая бравада, истерический турбопатриотизм, бесконечные нацпроекты, Соловьев-Симонян, серые схемы, военные кладбища, импортозамещение, запрещенные спектакли и книги, разговоры о важном и убийства «героями СВО» собутыльников на почве внезапно вспыхнувшей неприязни.

Слабости и вызовы «второго порядка»: экономика

Так или иначе, новый режим — военный путинизм — вышел на траекторию инерции и сегодня не стоит перед лицом экзистенциальных угроз или системного кризиса. Этот не значит, что у него нет проблем. Напротив, режим не выглядит сбалансированным в силу тех вызовов, с которыми по-прежнему имеет дело и с которыми пока справляется в «рабочем порядке». Он испытывает высокое внутреннее напряжение и вынужден полагаться в неменьшей мере на репрессии и принудительную индоктринацию, нежели на «покупку лояльности».

В экономической сфере вызовом и точкой напряжения является несбалансированность внутреннего рынка в условиях милитаризации экономики. Проявлением ее выступает сильный инфляционный фон, который не удается подавить даже при ставке рефинансирования в 16% годовых. Рост кредитования и доходов не сопровождается адекватным приростом товаров на внутреннем рынке, а рост выпуска в основном сосредоточен в военно-промышленном секторе.

Мерцающий эффект санкций проявляет себя в текущих проблемах с импортом: его завышенной стоимости, нестабильности, отсутствии или дороговизне высокотехнологичного оборудования и компонентов, что останавливает развитие целых отраслей (например, СПГ). А перспектива снижения экспортных доходов в следующем году заставляет режим идти на повышение налоговой нагрузки (→ Re: Russia: Люди вместо нефти).

В среднесрочной перспективе одним из важнейших вызовов для режима является то, что Китай так и не пошел пока на сценарий системного экономического партнерства с изолировавшей себя от Запада Россией. Это проявляется и в отказе от строительства второй очереди газопровода «Сила Сибири», и в отказе от осуществления значимых инвестиций в Россию и создания системы надежных взаимных расчетов. Китай стремится максимизировать пользу от российской зависимости, но не создать условия глубокой экономической интеграции, в которой место России оказалось бы немного шире, чем роль «сырьевого придатка», поставляющего ресурсы по ценам ниже рынка и получающего взамен китайский импорт на фактически безальтернативной основе. Это является и будет оставаться дестабилизирующим экономическим и политическим фактором, так как формирует у элит чувство неопределенности и «неполноценности», а в экономике — условия перманентной непредсказуемости и нестабильности.

Однако, как и перечисленные выше дисбалансы, такое положение вещей само по себе не является триггером кризиса, способного опрокинуть инерционный сценарий.

Слабости и вызовы «второго порядка»: политика

В политической сфере, несмотря на эффективность репрессий, позволивших практически подавить публичное сопротивление войне внутри России, внутреннее напряжение определяется тем, что ни сама эта война, ни сопутствующий ей официальный турбопатриотизм не пользуются популярностью у медианного избирателя и элит, которые скорее находятся в состоянии вынужденного сосуществования с ними. 

Ярким проявлением этого феномена мобилизовано-демобилизованного общества стала новая модель поставки живой силы для фронта. По сути, она позволила обществу еще больше и, можно сказать, окончательно отгородиться от войны. Новые контрактники с их очень высокими зарплатами рассматриваются в обществе как люди, отправляющиеся на рискованный и в общем не очень «чистый» заработок по собственному выбору. Это обстоятельство, в частности, поддерживает равнодушие общества к высоким фронтовым потерям («знал, на что идет»). Воюющие в его представлении — это либо уголовники, либо те, кто отправился за обещанными деньгами, льготами и привилегиями, а также за правом вести себя девиантно, плевать на закон и претендовать на особое место в обществе без особых на то оснований.

Не удивительно, что любое появление военной темы и военных в гражданской жизни вызывает у окружающих напряжение и стремление поскорее уклониться от контакта. В этой перспективе тотальное поражение «участников СВО» на праймериз «Единой России» (ставшее одной из возможных причин опалы секретаря генсовета партии Турчака) выглядит не управленческим казусом, но отражением более серьезной коллизии. В соответствии с высочайшим пожеланием таким кандидатам были обещаны приписки в размере 25% голосов к тому, что они наберут при голосовании. Однако их результаты оказались столь ничтожными, что обещанная надбавка не могла ничего изменить. 

И дело здесь, вероятно, не только в брезгливости, которую проявили рядовые партийцы в отношении «участников СВО», но в ощущении «системной угрозы» со стороны продвигаемой Путиным турбопатриотической «новой элиты». Напряжение между «старыми» путинскими элитами и новыми, поднимающимися «на войне», — одна из потенциальных разделительных линий в перенаселенной орбите «верных солдат Путина».

Мобилизованно-демобилизованное общество видит в войне и официальном турбопатриотизме начальственную блажь и потенциальную угрозу. А его сегодняшний конформизм поддерживается калькуляцией сложного баланса издержек. Оно считает издержки войны пока сносными и во всяком случае более низкими, чем издержки борьбы с пристрастием начальства к войне и с партией турбопатриотов, а также — что важно — более низкими, чем издержки потенциального поражения России в начатой без его участия войне. Пугающая неопределенность будущего в сценарии «проигравшего Путина» и проигравшей вместе с ним России придает этому конформизму дополнительную опору, помимо страха перед репрессией. Это своего рода «стокгольмский синдром» российского общества, во всяком случае его просвещенно-обывательской части.

Этот не слишком устойчивый баланс, в котором тлеет потенциальный конфликт между бенефициарами войны и ее попутчиками, также является причиной постоянного стресса режима. Он должен заботиться, чтобы рост издержек войны был постепенным, а издержки нелояльности — постоянно высокими. Так или иначе, режим военного путинизма возник в результате импровизации, ставшей ответом на его собственные просчеты в планировании «большой и быстрой победоносной войны». И потому вероятность кризисов для него в обозримой перспективе сохраняется. Однако это нестабильность «второго порядка», не угрожающая режиму в краткосрочной и даже среднесрочной перспективе, пока и если не появятся какие-то внешние факторы, выводящие его из равновесия и усиливающие текущие вызовы и дисбалансы до кризисных масштабов.

Консервирующие санкции и «путинизм после Путина»

Идеология «осажденной крепости» и складывающиеся политические конфигурации повышают вероятность того, что нынешний политический режим переживет Путина. Международные санкции, если режим способен адаптироваться к ним в течение первых лет, в дальнейшем будут служить скорее его долгосрочной консервации, как нам говорит предыдущий санкционный опыт (→ Re: Russia: Эффект консервации) и как мы это видим на примере целого ряда стран (Иран, Северная Корея, Куба). 

Отсутствие внешнеполитических альтернатив и возможностей экономического маневра будут ослаблять потенциал модернизационных элит, которые в другой ситуации могли бы выдвинуть альтернативный проект развития. В условиях невозможности радикального изменения баланса сил во внешнем контуре представление о достижимых национальных целях сжимается, а сами санкции становятся мощным аргументом мобилизационной риторики режима, его стремления к автаркии и закрытости, которые превращаются в своего рода национальную идею («опора на собственные силы»). Бизнес, бюрократия, квазиполитический класс так или иначе приучаются зарабатывать на этой «идее», подтверждая свое привилегированное положение по отношению к соотечественникам с нижних этажей, а не внешним конкурентам.

Вопреки, популярным в 2022 и начале 2023 года ожиданиям эры, «когда Путина не станет», сегодня можно определенно сказать, что такие условия консервации повышают вероятность сценария «путинизма после Путина». Коалиция «преступных элит», повязанных совместной ответственностью за поддержку войны, будет искать способ поддерживать безопасный для себя статус-кво пусть даже ценой существенных потерь для экономики и общего благосостояния. Вероятность достижения договоренностей между разными фракциями этой коалиции в случае «исчезновения Путина» в такой ситуации повышается.

Впрочем, стоит оговориться, что все эти рассуждения базируются на инерционном сценарии, то есть исходящем из сегодняшних трендов и предпосылок. И такой сценарий всегда немного обманывает наше зрение, предполагая их неизменными. Между тем за последние два с половиной года наши представления о «возможном» и «вероятном» серьезно менялись. Могут они значимо измениться и за следующие два-три года. И во внутренней, и во внешней политике, равно как и на мировых рынках могут произойти сдвиги, которые серьезно изменят представления элит и населения России относительно сценариев будущего, вызовов и предстоящих развилок. Однако в рамках текущих предпосылок вероятность сценария путинизма, пережившего Путина, скорее повысилась.

Дальний горизонт и глобальный контекст

Если расширить горизонт еще на один уровень, то не следует забывать, что в «долгой» исторической перспективе Россия не является частью Европы, но и не является частью Азии. На протяжении последних 400 лет Россия была вовлечена в европейские отношения в гораздо большей степени, чем в азиатские. От Москвы до Берлина полторы тысячи километров, до Пекина — почти шесть. Две трети российского населения проживает в европейской части страны и две трети национального производства сосредоточены здесь.

За последние четыреста лет своей истории Россия совершала широкие колебательные движения от проевропейской к антиевропейской ориентации, продолжавшиеся, как правило, по несколько десятилетий. Сегодняшний, во многом искусственно спровоцированный Путиным радикальный разрыв с Западом вряд ли будет концом этой длительной истории «цивилизационных колебаний». Даже столь радикальная попытка разрыва с Западом как советско-сталинская не прервала этой цикличности, а ее радикальность и временнáя удлиненность лишь обернулись более масштабным кризисом на выходе.

Нынешний «разрыв с Западом» происходит после 30 лет проевропейского дрейфа России. Человеческий капитал, сформированный эпохой модернизации со второй половины 1980-х до второй половины 2010-х годов, не будет уничтожен быстро (это потребовало бы гораздо более масштабных элитных перетрясок и репрессий) и будет искать возможностей реванша и новой реализации. И в этом смысле следующее окно возможностей или очередной европейский разворот России выглядят практически неизбежными, хотя спрогнозировать его по временнóй шкале сегодня непросто.

Впрочем, если присмотреться к таймингу антиевропейских и проевропейских циклов в истории России, то можно заметить, что первые нередко совпадают с периодами кризисов самого Запада. Это и период николаевского отчуждения и «замораживания» (1825–1855) и советский радикальный разрыв, совпавший с масштабнейшим кризисом Европы с 1914 до конца 1940-х годов. В эти моменты Россия отгораживается от Запада и начинает мыслить себя цивилизационной альтернативой ему. И наоборот, периоды ее проевропейского дрейфа совпадают с посткризисным успехом Запада. В этот момент в России начинается паника цивилизационного одиночества и «отставания», которая в тот или иной момент ведет к радикальному политическому повороту в сторону Запада.

Нынешний разворот российской политики также происходит в контексте глобального сюжета «оспаривания» западного лидерства со стороны как авторитарного Китая, так и более широкого круга «средних держав» (или глобального Юга). И одновременно — политического замешательства Запада перед этим вызовом. Поиск ответа на него пока ведет скорее к поляризации западного общественного мнения и параличу стратегической инициативы.

Два с лишним года противостояния Запада путинской агрессии в Украине обнажили этот новый расклад сил. Проведенный некоторое время назад Европейским советом по международным отношениям (ECFR) опрос в странах глобального Юга показал, что их жители, с одной стороны, полагают западные страны наиболее комфортным местом для жизни и ценят предоставляемые ими блага, включая атмосферу толерантности и защищенности прав, но в то же время не верят в будущее этих стран, полагая их политические системы слабыми и находящимися в фазе заката (→ Тимоти Гартон Эш, Иван Крастев, Марк Леонард: Мир à la carte).

Россия с ее комплексом «западной неполноценности» чутко реагирует на этот вектор. Риторика заката Запада и подъема «новой силы», так же как в 30–40-е годы XIX века или в 30-е годы XX, становится официальной идеологией и питает антизападническую риторику режима, доказывающего, что именно антизападническая Россия находится на правильной стороне истории. Однако, если нынешний «кризис Запада» будет преодолен и Запад вновь продемонстрирует свою непотопляемость, как это было в периоды прошлых «закатов Европы», то Россия, сфокусированная на своей цивилизационной актуальности, практически наверняка отреагирует на этот поворот.

Коротко говоря, ничуть не отрицая возможных кризисов военного путинизма в более близкой перспективе, которые следует при этом трактовать как «подарок судьбы», сегодня следует обдумывать более долгосрочные стратегии, согласующиеся с инерционным сценарием долгого военного путинизма, не преуменьшая, но и не преувеличивая запаса его прочности. Ограниченность которого оставляет достаточно места для выстраивания стратегий сопротивления.