Постпутинизм: в какой логике и почему имеет смысл обсуждать его сегодня?

Андрей Яковлев
Приглашенный исследователь Центра Дэвиса, Гарвардский университет

Вопрос «что дальше?» становится центральным для основной части российских думающих элит. Война в Украине стала вполне катастрофическим по своим масштабам кризисом системы власти и социально-политической модели, складывавшейся в России на протяжении двух десятилетий. Но этот кризис, уже сегодня имеющий колоссальную цену, обладает потенциалом дальнейшего развития и перерастания в тотальный кризис российской государственности. И пропагандируемый российскими властями сценарий «бесконечная война как новая форма нормальности» — прямой путь к этой точке.

Re: Russia продолжает серию публикаций о сценариях «постпутинской России», начатую статьей Никиты Савина «Путинизм без Путина». Сегодня мы представляем статью Андрея Яковлева, специалиста по институциональной экономике. Широкое обсуждение платформы постпутинского консенсуса сегодня — это возможность избежать гражданской войны в России, убежден он.

(Английский вариант текста первоначально был опубликован на сайте Russia Post.)

Данные социологических опросов, формирующиеся под влиянием госпропаганды и все более жестких репрессий в отношении противников войны, создают иллюзию стабильности путинского режима. В то же время начавшиеся в последнее время в России разговоры о «катастрофических последствиях распада страны» (в том числе выступления Путина на эту тему) отражают серьезный внутренний раскол в российском обществе и элитах. Можно спорить о реалистичности сценариев «распада», однако то ожесточение, которое генерирует агрессивная государственная пропаганда, направленная на усиление поддержки войны, будет неизбежно оборачиваться внутрь — усиливая противостояние между разными группами в элитах и в обществе. Накопление подобного внутреннего напряжения чревато социальным взрывом и переходом в состояние гражданской войны. На фоне наличия у России ядерного оружия такое развитие событий, помимо печальных последствий для нее самой, создаст серьезные угрозы для всего мира. Для предотвращения подобных сценариев уже сейчас необходимо думать о реалистичных моделях социально-политического и экономического устройства России и ее взаимодействия с миром после войны и после Путина.

Что мешает появлению позитивного образа будущего?

Недавнее интервью Григория Юдина является хорошей отправной точкой для выработки возможных моделей будущего. Вопреки доминирующему сейчас представлению о предопределенности «имперской политики», Юдин говорит о том, что в России 1990-х с учетом реально имевшихся идеологических альтернатив были возможны иные траектории развития. Соглашаясь с тем, что для «ресентимента» в массовом сознании были серьезные причины, он предлагает адекватную и корректно сформулированную оценку ошибок в политике Запада в отношении России в 1990-е и дает тревожную, но весьма реалистичную реконструкцию идей, бродящих в голове Путина. 

Однако наиболее существенными в этом интервью, на мой взгляд, являются два тезиса. Первый — про необходимость провести грань между Путиным и Россией в целом (учитывая, что Россия, разумеется, далеко не едина). Если с Путиным договориться действительно нельзя — для него нынешняя война не может иметь конца, — то с разными группами внутри «остальной России» договариваться нужно. Если только цель состоит в том, чтобы по окончании войны (и после Путина) Россия не погрузилась в хаос гражданской войны, а перешла в сколько-нибудь устойчивое новое состояние. В этой связи важен второй тезис — про противопоставление «обиды» (на растравливание которой все эти годы делал ставку Путин, загоняя общество в тупик) и того, что в интервью Юдин обозначил словом «надежда» и что, со своей стороны, я определил бы как «позитивный образ будущего». 

Выработка видения будущего для страны и для общества традиционно является одной из ключевых функций национальной элиты. При этом важно понимать, на какое будущее ориентируется высшая российская элита. Достаточно долгое время — в течение 1990-х и 2000-х годов — эти люди пытались стать частью «глобальной элиты». Однако события «арабской весны» (с персональными историями Хосни Мубарака и Муаммара Каддафи) и массовые протесты в России 2011–2012 годов породили у них страх перед любыми сценариями будущего, предполагавшими политическую или экономическую либерализацию. 

В результате в качестве единственного приемлемого сценария, способного обеспечить Путину и его ближнему кругу сохранение власти, высшая элита стала рассматривать модель «осажденной крепости». И уже как минимум десять лет, несмотря на издержки, которые этот курс несет для других социальных групп, она последовательно изничтожает — путем дискредитации или «удушения в объятиях» — любые идеи и модели, которые могли бы стать альтернативой этому сценарию и могли бы дать разным группам ту самую «надежду», о которой говорит Юдин. 

Такая политика неизбежно приводила к радикализации оппозиции: исходные требования честных выборов и пресечения коррупции с течением времени все более превращались в повестку «борьбы с режимом» при отсутствии убедительного альтернативного конструктивного предложения для общества и для элит. В этом отношении достаточно показательно недавнее интервью Юрия Дудя с соратницей Алексея Навального Марией Певчих, в котором приводились многочисленные примеры коррумпированности высшей российской бюрократии и сотрудничества олигархов с путинским режимом, но никак не обсуждались вопросы о возможном месте для нынешних чиновников и крупных предпринимателей в постпутинской России. 

Сужение социальной базы Путина — и отсутствие альтернативы 

В результате на сегодняшний день складывается отчасти парадоксальная ситуация. В отличие от аннексии Крыма, которая привела к широкому «крымскому консенсусу» в российском обществе, война с Украиной вызвала в обществе явный раскол. Можно обсуждать, какова доля явных противников войны и ее активных сторонников, но очевидно, что среди российских граждан нет широкого «консенсуса» в поддержку войны. Косвенным подтверждением этому служит неуклонное ужесточение репрессий против тех, кто так или иначе заявляет о своей антивоенной позиции. 

Помимо этого, возникло очевидное напряжение в элитах, поскольку для большей — если не подавляющей — части бизнеса и гражданской бюрократии война связана с явными потерями и издержками (убедительные подтверждения этого приведены, в частности, в недавнем обзоре Александры Прокопенко). Уголовные дела последних лет против федеральных министров (Алексей Улюкаев и Михаил Абызов), региональных губернаторов (Никита Белых, Вячеслав Гайзер и другие), миллиардеров (Глеб Фетисов, братья Магомедовы и другие), десятков мэров крупных городов, а также серия внезапных смертей топ-менеджеров госкомпаний в течение 2022 года создали среди чиновников и крупных предпринимателей атмосферу страха. При этом многие из них вполне ясно понимают, что впереди страну ждет абсолютный тупик. В результате за последний год произошло серьезное сужение социальной базы Путина в элитах, что делает внутриполитическую ситуацию неустойчивой, несмотря на постоянную демонстрацию стабильности режима для внутренней и внешней аудитории.  

Безусловно, в ближайшие месяцы на внутриполитическую динамику будет прежде всего влиять развитие событий на фронте. Тем не менее на данный момент видимого раскола в элитах нет. И одна из причин этого состоит в том, что в качестве альтернативы путинскому режиму элиты пока видят либо владельца ЧВК «Вагнер» Евгения Пригожина с его ничем не прикрытой пропагандой насилия и открывающейся перспективой движения России к модели ДНР/ЛНР, либо сторонников Алексея Навального с ожиданием широких люстраций в госаппарате и изъятия собственности у «коллаборантов режима» среди предпринимателей. В итоге обе альтернативы для деловой и бюрократической элиты выглядят хуже того, что есть сейчас, даже несмотря на продолжающуюся войну и нарастающий скептицизм в отношении действий Путина. Такому эффекту способствует и политика персональных санкций со стороны ЕС и США, которые по факту толкают представителей элиты обратно в путинскую «осажденную крепость». 

Пугая широкую публику Пригожиным и работая на раскол оппозиции, режим стремится зафиксировать нынешнее равновесие, которое обеспечивает высшей элите продление ее пребывания у власти. Однако консервация такого состояния будет означать дальнейшее движение по спирали вниз. Наглядной иллюстрацией этого процесса является произошедшее на наших глазах превращение правоконсервативного Изборского клуба в мейнстрим — хотя еще несколько лет назад в идейном поле этот клуб воспринимался как группа маргиналов. 

Агрессивная государственная пропаганда, направленная на консолидацию поддержки войны, оказывает серьезное влияние на отношения между людьми и способствует ожесточению в обществе. После ухода Путина подобное состояние общества создает значительные риски дестабилизации, которая может перерасти в полноценную гражданскую войну. Возникает аналогия с периодом 1918–1920 годов, когда после огромных потерь в ходе Первой мировой войны и краха царского режима неспособность основных игроков в правящей элите договориться друг с другом, а также с активными представителями других социальных групп втянула Россию в кровопролитную Гражданскую войну, приведшую в итоге к становлению тоталитарного режима. 

Поиск консенсуса как альтернатива катастрофе

На мой взгляд, предотвращение подобного сценария возможно, если в сознании адекватных людей в элитах и думающей части общества сложится представление о конструктивной альтернативе действующей политической и социальной модели. Для этого на политической сцене должны появиться новые лидеры, способные сформулировать такую модель и завоевать поддержку в элитах и в обществе. Очевидно, что для ее практической реализации потребуется много других факторов. В частности, такое «альтернативное предложение» вряд ли может быть воспринято как реалистичное, если оно не будет поддержано со стороны «коллективного Запада». (Это отдельная проблема, так как ни в ЕС, ни в США пока совсем не наблюдается стратегического видения возможной модели отношений с Россией после Путина, а политика скорее является «реактивной» — когда Запад предпринимает те или иные меры в ответ на действия Кремля.) 

Тем не менее все эти факторы не будут иметь значения в отсутствие самого набора идей, которые могли бы консолидировать общество и предложить элитам вменяемую альтернативу сегодняшней модели. Трудность с выработкой подобных идей заключается в том, что они не могут ограничиваться общими словами про демократию и рыночную экономику. Дважды войти в одну и ту же реку не получится: надежды на лучшую жизнь в условиях демократии и рынка, характерные для конца 1980-х годов, стали важным фактором, смягчившим прохождение кризиса 1990-х. Но это имело свою цену. Тогдашние надежды опирались на наивные представления большинства российских граждан об экономических и политических процессах в современном обществе, что дало возможность для манипулирования со стороны элит и стало предпосылкой серьезных разочарований в обществе, которые во многом обусловили регресс демократических институтов в России в следующие два десятилетия. 

В этом смысле сегодняшняя ситуация в России принципиально отличается от Испании середины 1970-х с ее «пактом Монклоа» или Польши конца 1980-х с круглым столом между правительством Ярузельского и оппозицией. В обоих случаях элиты и общество видели альтернативную модель, успешно реализованную в соседних странах Западной Европы. Сейчас — на фоне собственного опыта 1990-х, а также многочисленных реальных проблем, с которыми сталкиваются развитые страны, — ни у элит, ни у общества перед глазами такой модели нет. Именно поэтому для формулирования убедительной альтернативы существующему режиму потребуются не общие слова и лозунги, а внятные ответы на многочисленные конкретные вопросы об устройстве общественно-политической и экономической жизни «после Путина», формирующие у элит и активных представителей других социальных групп понимание того, как это все будет работать и какое место они займут в этой новой модели. 

Прежде всего, сюда относится следующий круг вопросов: 
  • Отношения России с миром после войны: в чем именно и как будет проявляться суверенитет страны в новой модели? Как будут строиться отношения с ближайшими соседями и отношения с «коллективным Западом» и с Китаем? 

  • Новая политическая модель: ее обязательными элементами должны быть политические и гражданские свободы и сменяемость власти, в то же время неочевидна реалистичность перехода к парламентской республике, о которой сейчас говорят многие деятели оппозиции; и неизбежно здесь будет возникать вопрос о люстрации — допуске или недопуске к участию в политической жизни наиболее активных деятелей путинского режима.

  • Отношения центра и регионов: обсуждение степени децентрализации и федерализации — при наличии серьезных аргументов «за» у Владимира Пастухова и обоснованных сомнений у Дмитрия Некрасова.

  • Экономическая модель: определение роли и места госкомпаний и госкорпораций, статуса и судьбы активов олигархического бизнеса, условий «входа» на российские рынки для новых игроков, включая иностранцев, равно как и обсуждение будущего западных санкций и условий для их отмены (что очевидно пересекается с вопросом про «отношения с миром»).

  • Социальная модель: как и за счет чего будут финансироваться те социальные обязательства, которые сейчас раздает режим и отказаться от которых не сможет позволить себе ни одно правительство? Каковы механизмы сокращения социального неравенства и реализации принципов социальной справедливости?

  • Роль и место армии и силовых структур: социальный статус и гарантии для тех, кто добросовестно обеспечивает безопасность, при наличии понятных механизмов контроля со стороны общества над аппаратом применения насилия.

Очевидно, что этот список может быть существенно расширен и дополнен. Но помимо обсуждения конкретных тем, не менее важным будет ответ на вопрос, кто может быть гарантом тех прав, которыми в новой модели будут наделены разные группы «стейкхолдеров»? Существенный момент здесь в том, что в случае успешного перехода к новой общественно-политической и экономической модели (который пока совершенно не гарантирован) Россия в логике подходов Дугласа Норта, Джона Уоллиса и Барри Вайнгаста все равно будет относиться к «порядкам ограниченного доступа» — с иным, более широким, чем сейчас, составом правящей коалиции, но с неизбежной опорой на источники ренты, удерживающие ключевые группы в элитах от применения насилия. Это означает, что уже на стадии конструирования новой модели необходимо иметь четкое представление о возможных источниках ренты, обеспечивающих ее относительную стабильность. 

Отдельный большой вопрос: кто может сегодня запустить процесс выработки новой общественно-политической и экономической модели для России после Путина, приемлемой для основных групп в элите и обществе? На фоне растущих репрессий какие-либо публичные действия в этом направлении со стороны элит сейчас крайне маловероятны. Инициативы такого рода со стороны оппозиции пока выглядят нереалистичными — так как в большинстве случаев идеи и предложения, исходящие от оппозиции, не отвечают на практические вопросы о будущем со стороны представителей тех социальных групп внутри России, которым не нужна война и с участием которых могла бы быть сформирована широкая антипутинская коалиция. 

Вместе с тем очевидно, что обеспечить реальные позитивные изменения в России можно только при наличии консенсуса между думающей частью общества и адекватными группами в элитах. Достижение такого консенсуса — это результат политического процесса, который едва ли может начаться при Путине. Но отсутствие базовых идей, которые могли бы стать основой такого процесса и движения к такому консенсусу в момент ухода Путина, чревато скатыванием страны в хаос. В этих условиях выработка новой общественно-политической и экономической модели для России после Путина, скорее, может начинаться как экспертно-аналитический процесс с непубличным включением в него представителей разных элитных и профессиональных групп и с обсуждением поставленных выше вопросов. Поиск адекватных ответов на все эти вопросы возможен только в диалоге между теми, кто озабочен будущим России и при этом способен слышать и уважать мнение других.


Читайте также

05.06 Будущее Обозрение Если не Путин, то как: какой может быть Россия после войны? 19.05 Будущее Аналитика Дилемма исчезновения: послепутинская Россия должна начаться еще до ухода Путина Кирилл Рогов Надежда на новое будущее для России «после Путина» может не оправдаться, если спрос на изменения не будет сформирован еще до его ухода. Но и мнение скептиков, что путинизм непременно переживет Путина, также не выглядит убедительным. Они недооценивают потенциал модернизации, накопленный российским обществом за постсоветские десятилетия. 03.03 Будущее Аналитика Путинизм без Путина: что это такое и возможен ли он Никита Савин Не только для элит, но и для значительной части населения, вполне удовлетворенной итогами экономически успешного десятилетия перед войной, гораздо более привлекательным сценарием транзита является не тотальный крах режима, но утверждение путинизма без участия самого Путина, который сегодня поставил под угрозу само его существование.