Динамика изоляции в условиях фрагментации: итоги двух лет санкционного эксперимента

Санкционный эксперимент

Введенные более двух лет назад широкомасштабные санкции в отношении российской экономики представляют собой своеобразный эксперимент, которому сложно подобрать исторические аналоги. Это связано с тремя его особенностями: санкции были введены в отношении 1) большой страны, обладающей емким внутренним рынком и мощным экспортным потенциалом (в основном на рынках ресурсов), 2) интегрированной в мировую экономику и 3) в момент их введения не переживавшей экономического коллапса. Первый критерий принципиально отличает санкции в отношении России от, например, санкций в отношении Северной Кореи. Второй отличает нынешние санкции от санкций в отношении Советского Союза, который в гораздо меньшей степени был связан с мировой экономикой вне пределов социалистического лагеря. Наконец, третий критерий отличает ситуацию в современной России от, например, ситуации послереволюционной советской России, оказавшейся в экономической изоляции на фоне разрушительной гражданской войны. 

При этом интегрированность России в мировую экономику поддерживается через несколько каналов, каждый из которых играет собственную роль в условиях санкционного режима. Россия — важный экспортер природных ресурсов очень широкого спектра и достаточно давно занимает эту нишу. Россия также являлась важным импортером технологий из стран Европы и США и активно участвовала в выстраивании трансграничных производственных цепочек. Стандарты внутреннего потребления в России за прошедшие три десятилетия во многом адаптировались под мировые: россияне покупали бытовую технику тех же марок, носили такую же одежду, смотрели те же самые фильмы, читали те же самые книги, что и значительная часть мира. В этом отношении Россия существенно отличается от Ирана, который в момент введения санкций был в гораздо меньшей степени вовлечен в мировую торговлю со стороны потребления. Наконец, в последние годы Россия была страной, привлекающей иностранные инвестиции. При этом как минимум часть этих инвестиций была связана с действиями властей, вводивших требования по локализации производства. Без этих требований (в сочетании с емкостью внутреннего рынка) компании предпочли бы импортировать товары в Россию, а не создавать часть добавленной стоимости внутри страны.

В результате найти аналоги санкциям в отношении России для оценки возможных сценариев их долгосрочного влияния непросто. Возможно, наиболее близким случаем можно считать санкции в отношении Южной Африки (в силу большей интеграции ее экономики в мировую). Действительно, некоторые процессы, которые мы наблюдаем сегодня в России, напоминают южноафриканский кейс. Однако и структура санкций, и структура мировой экономики в целом в 1980-х годах сильно отличались от нынешних. В такой ситуации ошибки в оценке воздействия санкций неизбежны, и сегодня достаточно очевидно, что динамика российской экономики под санкциями сильно отличается от той, которую многие ожидали.

Два года назад распространены были предположения о неизбежной масштабной экономической изоляции России, ее превращении в своеобразную гигантскую Северную Корею. После полномасштабного вторжения в Украину страна довольно быстро стала чемпионом по числу введенных санкционных мер. Впрочем, следует понимать, что сама идея «подсчета» отдельных мер связана с характером санкций: вместо того чтобы вводить полное торговое эмбарго — по примеру Югославии или Ирака, — западные страны по-прежнему ограничиваются отдельными санкционными мерами в отношении отраслей, компаний и индивидов. Однако многие наблюдатели предполагали, что их совокупность может оказаться аналогичной полному запрету торговли. К изоляции Россию должны были толкать и два других фактора: добровольный уход многих западных компаний с российского рынка (под воздействием репутационных соображений или в силу логистических сложностей) и общая утрата доверия со стороны внешних игроков всех уровней — от государств до частного бизнеса — в силу непредсказуемости российской политики, которая должна была оттолкнуть от нее даже те страны, которые к санкциям формально не присоединились. 

Но если бы этот сценарий реализовался, он не означал бы полного краха российской экономики — рыночные экономики обладают высокой внутренней устойчивостью и способностью к адаптации — и не обязательно привел бы к изменению российской политики. Для авторитарных стран мощное внешнее давление, ведущее к экономическому спаду, может оказаться фактором устойчивости за счет «сплочения» элит и населения вокруг режима. Однако вместо изоляции произошла перестройка внешнеэкономических связей России в двух направлениях. Во-первых, изменилась их географическая структура: место ЕС заняли Китай и страны глобального Юга — Индия, Турция и ОАЭ. Конечно, эти новые связи не полностью воспроизводят связи России с ЕС, но все же развиваются достаточно динамично. Во-вторых, произошел мощный сдвиг внешней торговли (в том числе и сохраняющихся связей с ЕС и с западной коалицией в целом) в неформальный сектор. Товары из Европы поступают в Россию через «страны-ворота» — Турцию и государства Евразийского экономического союза (ЕАЭС). В результате структуру российской внешней торговли оценить сегодня гораздо сложнее. 

Две эти тенденции характеризуют общее направление динамики российской внешней торговли. Если мы рассмотрим краткосрочные эффекты санкций, то столкнемся с еще более неожиданными явлениями. Так, в 2022 году российский сырьевой экспорт в ЕС в стоимостном выражении в результате резкого роста цен серьезно увеличился по сравнению с досанкционным уровнем (этот эффект закончился к началу 2023 года). А в конце 2023 — начале 2024 года, по данным Financial Times, действия хуситов в Красном море привели к росту загруженности российской железнодорожной сети. То есть динамика российской внешней торговли чутко реагирует на конъюнктурные изменения, несмотря на все санкции.

Можно выделить три основных фактора, объясняющих устойчивость российской внешней торговли России к санкциям: 1) фундаментальное противоречие, связанное с самой природой санкций и ведущее к эффекту, который экономисты называют «логикой арбитража», 2) изменения в структуре мировой экономики, в которой незападные страны — и прежде всего Китай — играют теперь более значительную роль, и 3) внутренние противоречия санкционного режима — отчасти неизбежные в силу политических обстоятельств, а отчасти связанные с неверной оценкой действенности санкций западными странами.

Логика арбитража и эффекты децентрализации

На языке экономической теории санкции представляют собой хорошо известный феномен — это разновидность протекционистских мер. В экономической науке основное внимание уделяется протекционизму, связанному с позицией влиятельных групп интересов или защитой внутреннего производства. Санкции вводятся по соображениям геополитического или нормативного характера, но сути дела это не меняет. Соответственно, санкции создают ситуацию, когда политики пытаются ввести ограничения на обмен между двумя рынками, и ведут к эффекту, известному как минимум со времен континентальной блокады Англии Наполеоном и описанному как «логика арбитража». Чем более жесткими являются искусственно созданные барьеры между двумя большими и достаточно привлекательными экономическими пространствами, тем больше оказывается выигрыш игроков, которые так или иначе эти барьеры могут преодолеть. Иначе говоря, санкции создают ренты для тех, кто может эти санкции игнорировать, находясь в теневом секторе или в странах, которые к санкциям не присоединились. Чем жестче санкции, тем выше ренты. 

Конечно, эта логика работает лишь в ситуации, когда санкции вводятся в отношении достаточно большой страны, с которой в принципе интересно торговать — в силу размеров ее рынка или ее ресурсов. Для небольших и малопривлекательных стран ренты от преодоления санкций могут оказаться недостаточными по сравнению с издержками и рисками. Так, например, гораздо меньше компаний стремится преодолевать международные санкции в отношении Северной Кореи. Однако в случае России речь идет о стране с огромным ресурсным потенциалом и с внутренним рынком, обладающим по-прежнему достаточно большим платежеспособным спросом. В результате логика арбитража ведет к тому, что санкционное давление не только не снижает интерес к взаимодействию с Россией (прежде всего со стороны стран, которые санкции не ввели), но наоборот, этот интерес увеличивает. Для многих игроков экономическое взаимодействие с Россией оказывается интересно именно в условиях санкционного давления, потому что они, например, получают российские ресурсы с дисконтом, которого не было бы в отсутствие санкций, или потому что видят возможность выйти на российский рынок при более благоприятных условиях — в отсутствие сильных конкурентов, как это произошло с китайской автомобильной промышленностью. 

Наиболее емко эту логику описал еще в 1914 году австрийский экономист Ойген фон Бем-Баверк в знаменитой статье «Власть или экономический закон» («Macht oder ökonomisches Gesetz»). Его аргумент достаточно прост: в краткосрочной перспективе государственное вмешательство может привести к тому, что рынки отклоняются от естественного равновесия, но в долгосрочной рыночные силы всегда доминируют над политическими ограничениями. Аналогичная логика применима и к санкциям в отношении России.

Второй фактор, обеспечивающий устойчивость интеграции России в мировую экономику, — это ее изменившаяся структура. Сегодня мировая экономика является более децентрализованной, а западные страны (включая некоторые географически не западные — Австралию, Японию и др.) не занимают в ней однозначно доминирующего положения. Доля стран ОЭСР в мировом ВВП сократилась с 2000 по 2022 год с 82 до 59%. Соответственно, в мировой экономике появились значимые рынки и игроки за пределами западной коалиции, и эффективность санкций снижается, если хотя бы некоторые из них к ним не присоединяются. В этом смысле именно введенные в отношении России санкции стали ярким свидетельством того, насколько далеко зашла децентрализация мировой экономики.

На сегодняшний день подавляющее большинство стран глобального Юга и Китай не спешат присоединяться к санкциям — или в силу своих собственных геополитических конфликтов с западными странами (Китай), или просто в силу восприятия войны в Украине как далекой и не затрагивающей их темы и, соответственно, в силу нежелания нести экономические издержки от конфликта в Европе. При этом, вопреки исходным ожиданиям, неспровоцированная агрессия России против Украины не сделала ее в глазах стран глобального Юга страной, принципиально не заслуживающей доверия. Для них, в отличие от Европы, войны (в том числе начинавшиеся западными странами, порой под весьма сомнительными предлогами), оставались частью «нормальной» реальности последних десятилетий. Поэтому они вполне готовы к взаимодействию с Россией, если оно оказывается экономически выгодным. 

Еще один важный фактор — существование вокруг России «стран-мостов», обеспечивающих доступ на российский рынок. Речь идет о государствах ЕАЭС, которые не находятся под санкциями и в то же время участвуют в таможенном союзе с Россией. В итоге реэкспорт через Кыргызстан и Армению (а также отчасти через Казахстан) стал одним из ключевых механизмов доступа западных товаров на российский рынок. Конечно, страны ЕАЭС подчеркивают свое нежелание нарушать санкционный режим. Однако, во-первых, далеко не все они обладают достаточно эффективной бюрократией, чтобы мониторить выполнение санкционных требований (с этим не справляются даже западные страны), а во-вторых, многие не готовы отказаться от экономических преимуществ взаимодействия с Россией и в любом случае стремятся избегать открытой конфронтации с Кремлем. В этом отношении Россия находится в схожем положении с ЮАР времен санкций против режима апартеида — тогда страны Южноафриканского таможенного союза тоже играли функцию «стран-ворот» для компаний, избегавших прямого взаимодействия с ЮАР. При этом в 1980-е годы мировая экономика была в гораздо меньшей степени децентрализована, чем сегодня.

Конечно, остается вопрос, в какой степени альтернативные центры поставок могут стать субститутом ЕС и США, особенно если речь идет о высокотехнологичных товарах. Достаточно ли конкурентоспособен тот же самый Китай в этом отношении? На сегодняшний день никто не может дать ответа на данный вопрос. Более того, именно сейчас на рынке происходит то, что Фридрих фон Хайек называл «процедурой открытия»: во взаимодействии бесчисленных экономических игроков выявляется реальный технологический потенциал Китая как замены Запада. На все это накладывается принципиальное изменение структуры инновационного процесса, связанное с революцией искусственного интеллекта и «больших данных», потенциал которой тоже на сегодняшний день остается предметом дискуссий и в которой сравнительные преимущества Китая и западных стран как источников инноваций также меняются. В любом случае, недооценивать технологический потенциал Китая не стоит.

Внутренние противоречия санкционного режима: ограничение расчетов vs бегство капитала

Помимо уже описанных ограничений, появление которых было практически неизбежным вне зависимости от того, какой дизайн санкций использовался бы в отношении России, сам выбранный санкционный режим страдает от внутренних противоречий. Можно говорить о двух противоречиях — между санкциями на экспорт и на импорт (об этом много писали) и между ограничениями на торговлю и на экспорт капитала. Последняя проблема привлекала гораздо меньше внимания, хотя, возможно, в долгосрочной перспективе является даже более важной. 

Первое противоречие связано с рассинхронизацией ограничений на поставку в Россию товаров (прежде всего, из ЕС) и на экспорт российского сырья (особенно энергоносителей). Первые санкционные меры, введенные в начале 2022 года, ограничивали импорт товаров двойного назначения в Россию; уход западных компаний также содействовал уменьшению поставок товаров. В то же время действенные санкции против российского экспорта (прежде всего, сырьевого) были введены лишь в 2023 году. В результате на протяжении 2022 года Россия продолжала получать сверхдоходы от экспорта энергоносителей и при этом в меньшей степени расходовала полученные средства на импорт из ЕС. Это позволило правительству стабилизировать экономическую ситуацию, избежать резкого падения курса рубля и подготовиться к более серьезным ограничениям, которые были введены в 2023 году. 

Многие наблюдатели с самого начала указывали на рассинхронизацию санкций как на проблему и призывали к введению жестких мер в отношении российского сырьевого экспорта. Однако в условиях долгосрочного противостояния для западных стран важно было сохранять стабильность собственной экономики (в том числе для того, чтобы обеспечивать достаточную степень поддержки Украины и консенсус среди избирателей). Хотя прекращение поставок газа из России не привело к тем катастрофическим последствиям, о которых говорила российская пропаганда, однако, например, в Германии серьезный спад в некоторых отраслях промышленности (в частности, химической) внес свой вклад в рецессию, в которой страна находится в настоящий момент. К тому же отказ от российского сырья часто ведет лишь к перераспределению поставок — Россия «замещает» нишу других стран (сырье которых теперь поставляется в западные страны) на незападных рынках. 

Второе противоречие связано с основным инструментом санкционного давления: финансовыми и банковскими санкциями. Западные страны с самого начала сосредоточили свое внимание на введение санкций в отношении финансовых потоков — на отключении российских банков от системы SWIFT, отказе систем платежных карт от работы в России, прекращении корреспондентских отношений с российскими банками и т.д. Главным эффектом этих санкций должно было стать существенное усложнение трансакций с Россией, в том числе оплаты за поставки товаров двойного назначения. Ввести санкции в отношении финансовых потоков гораздо проще, чем ограничения для торговли — контролировать поставки товаров намного сложнее, чем перевод денег. 

Однако санкции в отношении финансовых потоков обладают еще одним эффектом — они ограничивают возможности для вывода капитала из России. В отсутствие финансовых санкций российские компании всеми возможными средствами стремились бы вывести свои доходы из России (чтобы избежать рисков, связанных с непредсказуемыми решениями российских властей). На это была бы направлена вся «творческая» энергия бизнеса. Вместо этого российский капитал, оказавшийся в международной банковской системе в статусе «нежелательного», остается в России — и инвестируется в российскую экономику, способствуя ее стабилизации и экономическому росту. Российские олигархи даже вынуждены пытаться вернуть свои средства в Россию. Финансовые санкции стимулируют единство российских элит, которые лишаются возможности хранить свои ресурсы вне пределов досягаемости российского режима, что увеличивает их зависимость от него и готовность к сотрудничеству с ним. 

Здесь опять же полезно привести сравнение с ЮАР: именно бегство капитала стало в итоге главным фактором, который привел к ослаблению южно-африканской экономики после введения санкций. Бегство капитала могло бы оказаться гораздо большим источником дестабилизации экономики России и режима Путина, чем ограничения на расчеты в долларах. 

Дальнейшая динамика санкционного режима

Наиболее актуальный на сегодняшний день вопрос — в какой степени ситуацию изменит угроза вторичных санкций США? С начала 2024 года в этом отношении можно говорить о качественно новом периоде в истории санкционного режима. Пока применение этого инструмента остается ограниченным, но уже сегодня можно видеть его влияние на экономические взаимодействия с Россией в банковском секторе. Банки особенно уязвимы к вторичным санкциям: введение ограничений против них со стороны США означает практически полную невозможность осуществлять расчеты в долларах, а на это пойдет мало какой банк. Соответственно, платежи между российскими и китайскими (или турецкими) компаниями в последние месяцы все чаще «зависают» в банках или попросту не проходят. 

Нет сомнений, что вторичные санкции приведут к росту издержек России во взаимодействии с внешним миром, однако вряд ли — к полной изоляции российской экономики. Во-первых, свою роль сыграет описанная логика арбитража. Иначе говоря если для одного контрагента взаимодействия с российской экономикой в условиях вторичных санкций становится слишком рискованным, то для другого именно подобная рискованная ситуация окажется конкурентным преимуществом. Внешнеэкономические партнеры России будут предпринимать все возможные усилия для того, чтобы, с одной стороны, избегать вторичных санкций, а с другой — по-прежнему получать максимальную отдачу от экономического взаимодействия с ней. Позиция западных стран к тому же скорее всего будет оставаться непоследовательной: полная изоляция России могла бы привести к дестабилизации ресурсных рынков, чего, например, США хотят избежать. Поэтому они и используют столь сложный инструмент как потолок цен для российского нефтяного экспорта. Но чем сложнее инструменты, тем больше остается пространства для их обхода.

Во-вторых, политические элиты Китая, судя по всему, исходят из того, что в среднесрочной перспективе экономический конфликт с США (и, соответственно, введение американских санкций в отношении КНР) является неизбежным вне зависимости от того, как будут развиваться отношения с Россией. Восприятие Китая как угрозы и осознание необходимости мер его сдерживания является редким примером консенсуса между американскими демократами и республиканцами. Иначе говоря, с китайской точки зрения выбор стоит не между взаимодействием с США или с Россией, а между обрывом связей с США сегодня (но при этом с сохранением связей с Россией) или через, скажем, пять лет (когда воспользоваться преимуществами взаимодействия с Россией, существующими сегодня, уже не удастся). Наконец, в-третьих, и сами западные страны осторожны во введении вторичных санкций, так как опасаются, что они будут способствовать большей фрагментации мировой экономики. 

Можно предположить, что в обозримом будущем более активное использование вторичных санкций приведет к своего рода циклической динамике во взаимодействии России с внешним миром. Новые ограничительные меры США и ЕС будут вести к проблемам во внешней торговле, за которыми последует, однако, появление новых каналов взаимодействий, «устойчивых» к санкциям, и торговля будет восстанавливаться. На это США и ЕС будут реагировать новыми ограничениями. Ключевым условием в этом отношении является способность российского бизнеса адаптироваться к постоянно меняющимся условиям и искать новые нестандартные пути взаимодействия с внешними партнерами. Российский частный бизнес в принципе характеризуется высокой гибкостью, «опробованной» в целом ряде кризисов, которые переживала Россия, и способностью подстраиваться под новые условия. 

Два других фактора, которые будут влиять на степень интеграции России в мировую экономику, — это нарушения в логистике и уход с российского рынка тех инвесторов, которые уже давно стремятся покинуть Россию, но в силу действующего порядка продажи активов не могут этого сделать (некоторые из них играют сейчас важную роль, например, в осуществлении расчетов между Россией и ЕС). Нарушения логистики, конечно, ограничивают масштабы экономического взаимодействия с Россией даже для тех компаний, которые в принципе хотели бы торговать с Россией. 

Если «застрявшим» в России инвесторам все же удастся покинуть российский рынок, это будет содействовать дальнейшей фрагментации экономических связей (другое дело, что некоторые компании, судя по всему, сознательно остаются в России, надеясь на нормализацию ситуации). Впрочем, и в этом случае речь будет идти о, скорее, переориентации российских внешнеэкономических связей, а не об изоляции. Сами российские власти на сегодняшний день, судя по всему, совершенно не заинтересованы в содействии тем частным игрокам из ЕС или США, которые продолжают работать с Россией: российское руководство, похоже, исходит из сценария долгосрочной конфронтации в отношениях с Западом, в том числе в экономической сфере.

Долгосрочные факторы: экономическая политика, структурные изменения и геоэкономика

В долгосрочной перспективе, однако же, на позицию России в мировой экономике могут повлиять несколько дополнительных рисков, способных оказать решающее воздействие на структуру российских внешнеэкономических связей. Прежде всего, риском для позиции России в мировой экономике являются не столько санкции, сколько действия самих российских властей.

Последние два с половиной года с точки зрения российской экономической политики представляют собой период во многом противоречивых решений. С одной стороны, экономический блок правительства и Центробанк по-прежнему пытаются управлять российской экономикой как преимущественно рыночной — пусть при этом и используя порой достаточно жесткие меры (например, ограничения на трансграничное движение капитала). С официальной точки зрения риторика режима, включая и заявления самого Путина, дважды — в 2022 и 2023 годах — призывавшего ответить на введение санкций увеличением экономической свободы, вполне соответствует такому подходу. 

С другой стороны, целый ряд решений, принятых в последние годы, потенциально способствуют эрозии «рыночного ядра» экономики России. Речь идет прежде всего о многочисленных случаях ренационализации по инициативе Генпрокуратуры. Порой они касаются активов, перешедших в частные руки еще в начале 1990-х годов. Как правило, после этого активы не остаются в руках государства, а переходят к «дружественному» бизнесу — однако принципиально проблемы нестабильности прав собственности это не меняет. В этом отношении экономика России перешла в новое качество — раньше подобные случаи были гораздо более редкими. Позиция политического руководства страны в отношении перераспределения активов остается неясной. Наряду с риторикой «экономической свободы», в своих выступлениях Путин достаточно четко дает понять, что свобода бизнеса принципиально ограничена его «патриотической» позицией. Не следует забывать и о высокой вероятности перераспределительных конфликтов между группами влияния за контроль над привлекательными активами. Все это «убивает» рыночность российской экономики, а, как следствие, и ее способность гибко адаптироваться к изменяющимся условиям и стабильно функционировать даже под воздействием внешних шоков. 

Чем менее рыночной становится российская экономика, тем менее привлекательной она будет для внешних игроков с чисто экономической точки зрения. Российский рынок будет сокращаться (снижая желание предпринимателей из Китая, Турции или Казахстана идти на риск ради доступа к нему). Даже добыча природных ресурсов пострадает: она зависит не только от наличия этих ресурсов, но и от эффективной организации работы добывающих компаний — а следовательно, способность России превращать свой ресурсный потенциал в приносящий доходы экспорт уменьшится.

К схожим последствиям могут привести и факторы, не имеющие непосредственного отношения к экономической политике, но оказывающие на нее большое влияние. Например, новая волна мобилизации, скорее всего, приведет к серьезным нарушениям работы российской экономики. Атаки Украины на российские нефтеперерабатывающие заводы уже нанесли существенный урон отрасли. Продолжающаяся война делает развитие ситуации непредсказуемым, и это в итоге может повысить вероятность сценария изоляции.

Возможно, впрочем, режим сможет избежать очевидных ошибок в области экономической политики. В конце концов, он смог избежать их после начала полномасштабного вторжения, когда многие наблюдатели считали почти неизбежным быстрое «скатывание» в новую версию плановой экономики. Однако вероятность того, что государственное вмешательство в экономику со временем будет увеличиваться и принимать все более нерыночный характер, является достаточно высокой — как в силу неизбежной деградации качества государственного управления в современной России, так и в силу растущего соблазна «быстрых» решений, поддерживающих внешнеполитические амбиции. Концентрация главы государства на геополитике в сочетании с предельно персоналистским характером режима (в котором в конечном счете никакой «защиты от дурака» в отношении решений Путина не существует — катастрофическое вторжение в Украину является самым ярким примером этого) увеличивает вероятность того, что те или иные группы интересов раньше или позже смогут «продать» режиму радикально нерыночные меры — с масштабными негативными последствиями для экономики.

Важно отметить, впрочем, что в отсутствие финансовых санкций, возможно, последствия перераспределительных конфликтов и государственного вмешательства могли бы оказаться даже более серьезными для российской экономики, потому что привели бы к быстрому и масштабному бегству капитала, которое эти санкции блокируют, принуждая бизнес «мириться» с режимом, вместо того чтобы «голосовать ногами».

Второй долгосрочный фактор, который необходимо учитывать, — это технологические изменения в мировой экономике и связанное с ним снижение спроса на российский сырьевой экспорт. Мы не знаем, каким будет спрос на нефть в перспективе десятилетий с учетом «зеленого» перехода, который переживает сейчас многие страны. Еще один фактор — растущий дефицит трудовых ресурсов с учетом демографической ситуации в России. Он делает доступ к инновационным технологиям особенно важным, а, как уже упоминалось, нет никакой уверенности, что в этом отношении глобальный Юг может оказаться заменой Запада. Наконец, спад в китайской экономике (связанный с внутренними причинами) также может оказаться фактором, ограничивающим российскую экономическую динамику.

Наконец, нельзя забывать и о том, что санкции запускают процесс адаптации не только в России, но и в мировой экономике. Если для некоторых игроков «шансом» является связь с российским рынком, то для других «шансом» окажется способность занять место России на глобальных рынках — не только природных ресурсов, но и, например, военно-промышленной продукции. Эта адаптация также будет вести к снижению интенсивности связей России с мировой экономикой. Масштабы этой адаптации, скорее всего, будут различаться. Если в некоторых случаях найти замену России будет относительно легко, в других это может оказаться в принципе невозможно или займет длительный период времени. 

Указанные выше долгосрочные факторы скорее будут содействовать изоляции российской экономики. Существуют, однако же, факторы, которые скорее будут противодействовать изоляции. Во-первых, речь идет о более широком процессе, который, впрочем, ускорился после вторжения, — распаде мира на конкурирующие геоэкономические блоки. И западные страны, и Китай рассматривают сегодня экономическую взаимозависимость прежде всего как источник рисков и стремятся снизить ее за счет переориентации на взаимодействие с «дружественными» странами. Россия в этой ситуации однозначно оказывается частью «восточного» блока, интерес стран которого к сокращению экономического взаимодействия с Россией будет снижаться по мере сокращения их связей с Западом. 

Во-вторых, интеграция России в мировую экономику будет поддерживаться за счет альтернативной инфраструктуры международных расчетов, существующей независимо от Запада. Создание такой инфраструктуры — дорогостоящий и сложный процесс, но чем более острыми будут конфликты в мировой экономике и чем чаще Запад будет использовать «санкционное оружие», тем выше шансы, что такая инфраструктура раньше или позже все же будет создана. 

Ожидать в обозримом будущем полной изоляции России не следует — хотя развитие санкционного режима может привести к разрыву некоторых связей (на месте которых появятся новые). В конечном счете, изолировать Россию может только правящий в ней режим — но именно этот фактор недооценивать ни в коем случае не стоит.