Спонтанные святилища: смерть Навального и мемориальный протест

16 февраля 2024 года, когда стало известно о гибели Алексея Навального в тюрьме, в России началось социальное и политическое событие, вовлекшее десятки, а может быть и сотни тысяч человек. Оно охватило и города миллионники, и средние города и даже небольшие населенные пункты с числом жителей менее 10 тыс. Ему трудно подобрать определение: мемориальный всплеск? Протестное горевание? «Цветочный» протест? Тысячи россиян поодиночке приносили цветы, свечи, фотографии Алексея Навального, стихи и послания, обращенные к нему, к известным памятникам или просто оставляли на лавочках, в лесу или у водопада, писали комментарии в онлайн-картах и под записями песни Фрэнка Синатры «My way» в YouTube.  Все это происходило, несмотря на «мемориальные» репрессии: оцепления памятников, запугивания, задержания, штрафы и избиения.

Разрозненные и стихийные «поминки по Навальному» дополняли основное коллективное действие — 1 марта десятки тысяч людей стояли в очереди к храму в Марьино и на Борисовское кладбище в Москве. Группа волонтеров «Белый счетчик» посчитала тех, кто прошел по Борисовскому мосту от храма к кладбищу за полтора часа (с 15.05 до 16.30) — таких было 16,5 тыс. Это нижняя оценка: не учтены те, кто ушел от храма, не пойдя на кладбище, и те, кто сразу поехал к кладбищу из дома, или прошел по мосту позже. Таким образом, в пятницу попрощаться с Навальным в Марьино приехало, видимо, около 20 тыс. или более человек, и еще тысячи — в следующие два дня.  

Что из себя представляет этот мемориальный протест? Насколько он важен для российского общества и что говорит о нем? 

Спонтанные святилища: история и масштаб явления

В 1980-е — начале 1990-х годов в ирландском Белфасте после очередных жестоких столкновений с полицией на местах гибели жителей города стали появляться свечи, цветы и записки, обращенные к погибшим. Происходило это стихийно, без вмешательства церкви и каких-то других институтов и, самое важное, не на кладбище, где были похоронены погибшие, а в публичном городском пространстве. Такие «спонтанные святилища» (spontaneous shrines — так назвал их американский антрополог Джек Сантино, первым описавший это явление) призывали каждого присоединиться к поминовению и таким образом делали видимой шокирующую и несправедливую смерть. По сути, это был новый ритуал, совместивший и поминальное сообщение («я помню!»), и политическое («мы должны помнить обстоятельства этой смерти!»). Так похоронная традиция соединилась с политическим протестом. Конечно, этот новый ритуал имел многовековую предысторию — как будто осколки от разных зеркал сложились здесь в новое зеркало. За последние 30 лет эта традиция стихийных мемориалов обошла всю Европу и Северную Америку (→ Анна Соколова: Мемориализация внезапной смерти).

Для того чтобы трагедия вызвала волну народных мемориалов, необходимо (как минимум) массовое недовольство тем, как на нее реагирует государство. Неуважительное отношение к жертвам, недостаточное внимание к произошедшему, сокрытие фактов, утверждение «убило государство» — это те триггеры, которые приводят к появлению стихийных мест памяти.

В Россию массовый цветочный протест пришел в 2015 году: тогда, на Большом Москворецком мосту, где был убит политик Борис Немцов, возник и уже девять лет поддерживается в противостоянии властям стихийный мемориал его памяти. Те, кто клал цветы и записки прямо под стенами Кремля, своими действиями заявляли: «Я скорблю, но также я помню, что настоящие заказчики убийства Немцова на свободе!» (→ Дмитрий Громов: Немцов мост).

Через три года, в 2018-м, во время пожара в торговом центре «Зимняя вишня» в Кемерово практически в прямом эфире погибли 60 человек. Как выяснилось, в здании были нарушены элементарные требования безопасности, пожарные долго не могли попасть внутрь, а после трагедии правительство тянуло с объявлением национального траура. Потрясение от этой истории и недовольство действиями властей привели к возникновению как минимум 335 мемориалов в 246 российских городах (→ Александра Архипова и др.: Кричать нельзя молчать) 

В 2022 году, с самого начала войны, россияне, которые хотели публично помянуть жертв российских бомбежек в Украине, возлагали цветы либо возле публичных объектов, связанных с Украиной (от памятников Тарасу Шевченко и Леси Украинки до простых вывесок с названиями улиц вроде Киевской и Харьковской), либо к памятникам жертв политических репрессий. В 2022 году это делали в основном одиночки, а в начале 2023-го, после бомбардировки жилого дома в Днепре, это стало массовой традицией (по нашим данным, в 62 российских городах возникли 96 мемориалов).

Знание о «цветочном» протесте как о возможной форме выражения публичного горя и одновременно политического протеста распространяется во всех социальных группах. В июне 2023 года Евгений Пригожин, владедец ЧВК «Вагнер», поднимает мятеж и пытается идти на Москву. В августе 2023 года разбивается самолет с ним на борту; никто не сомневается, что это было политическое убийство. После мятежа вагнеровцы оказались в серой зоне: кто они — предатели или герои? Ожидание похорон Пригожина (которые прошли практически тайно) обострило этот конфликт еще больше. В результате, когда в официальной мемориализации вагнеровцам было отказано, на героизацию наемников начинают работать стихийные и полустихийные мемориалы памяти Пригожина: по нашим данным, было создано 77 таких мест памяти, в основном возле памятников героев разных войн.   

К началу 2024 года «цветочный» мемориальный протест воспринимался как почти единственная форма политического протеста, которая еще не была наказуема (ситуация драматически изменилась после 16 февраля). Но также цветочный протест — это выражение эмпатии. «Я хочу публично заявить о своем сочувствии к жертвам и призвать вас горевать так, как горюю я», — примерно это заявляют люди, которые выходят с цветами, а не с плакатом. Политическое высказывание приобретает характер морального: оно становится более заметным, и, как результат, именно его начинают преследовать. 

После гибели Алексея Навального в стране возникает мощный «цветочный» протест. С командой единомышленников мы собрали базу данных по таким мемориалам (их список по городам можно посмотреть тут): по нашим подсчетам, в период с 16 февраля по 3 марта как минимум в 232 городах люди создали не менее 502 спонтанных народных мемориалов из свечей, цветов и фотографий (и их количество продолжает расти). Эти цифры позволяют оценить, насколько широк был (и есть до сих пор) мемориальный всплеск, в частности в сравнении с 2018 годом. При этом в 2018 году (в отличие от сегодняшней ситуации) власти почти не препятствовали  созданию стихийных мемориалов, посвященных жертвам пожара (хотя были попытки сделать альтернативные государственно-одобряемые места памяти). 

Топ-15 российских городов по числу стихийных мемориалов в промежутке от 16 февраля до 1 марта 2024 года

Тем не менее, количество городов, в которых возникли стихийные мемориалы памяти Алексея Навального, сравнимо с мемориальным всплеском 2018 года, а число самих мемориалов — в полтора раза больше (из подсчетов были исключены стихийные мемориалы, которые возникали по ходу траурной очереди 1 марта в Марьино). 

Мемориальный протест на этом не останавливается. Помимо реальных спонтанных святилищ в пространстве городов, виртуальные мемориалы возникают в пространстве онлайн-карт. В отзывах и комментариях к памятникам жертвам политических репрессий на гугл- и яндекс-картах, а также на картах ГИС-2 пишут «Вечная слава Алексею Навальному». Такие прямые высказывания стирают очень быстро, на более долгую жизнь могут рассчитывать сообщения, сделанные эзоповым языком, без упоминания имен. 1 марта в отзывах о Борисовском кладбище на одной из интернет-карт появилась запись: «Хорошее кладбище, буду теперь ходить сюда регулярно». Вот несколько комментариев со страницы Соловецкого камня на одной из интернет-карт Петербурга: «Место памяти великих людей. Сегодня очень актуально всех вспомнить», «Страшное место. Как будто на сердце теперь такой камень, как этот памятник. Спасибо петербуржцам, которые помогли чуть-чуть разделить горе в холодный февральский вечер» или «Поход к этому памятнику с цветами помог хотя бы немного прожить горе — было приятно и важно видеть очень много близких по духу людей не сдаемся и будем помнить вечно». 

Дробление числа стихийных мемориалов (в одном городе появляется множество мест памяти) и появление большого числа виртуальных святилищ на интернет-картах за счет отзывов о памятниках и т.п. связано со стремлением протестующих одиночек объединиться (об этом ниже), а также — с репрессиями властей против поминальных святилищ и людей, их создающих. 

Мемориальные репрессии: борьба с цветочными протестами

Борьба властей со стихийной протестной мемориализацией началась с истории Немцова моста — мемориала на месте убийства Бориса Немцова. В этой борьбе власти использовали как прокремлевских активистов, которые набегами разрушали мемориал, так и полицию, но не решались довести ее до конца. Вахта защитников была приостановлена во время эпидемии коронавируса, затем мемориал был возобновлен.

В 2022–2023 годах вместе с коллегами-юристами мы вели базу данных, посвященную преследованию россиян за антивоенные высказывания. Данные брались из официального интернет-портала российских судов ГАС РФ «Правосудие» и из мониторинга правозащитного проекта ОВД-Инфо. В результате мы располагаем базой данных о преследованиях по административной статье  20.3.3 (8253 дела за 2022–2023 годы) и, отдельно, данными о преследованиях за «цветочный» протест.  

Большинство людей, которые пытались возложить цветы к монументам (если у них в руках не было плаката), связанным с Украиной или посвященным памяти жертв политических репрессий, в 2022–2023 годах почти не задерживались или задерживались, но затем отпускались без протокола (34 случая). 16 человек (почти все в Санкт-Петербурге) были задержаны и оштрафованы якобы за нарушение ковидных ограничений, 31 участник стихийных антивоенных мемориалов получил штрафы «за дискредитацию российской армии», еще трое — по другим административным статьям. 

Другими словами, в случае цветочных мемориалов в первые два года войны власть предпочитала не наказывать в судебном порядке тех, кто приносит цветы (если цветы не сопровождались плакатом), но запугивать и преследовать их во внесудебном порядке. Поэтому у памятников дежурили наряды полиции и автозаки, силовики демонстративно фотографировали тех, кто приносил цветы, а их паспортные данные переписывались. 1 марта 2022 года две женщины с детьми принесли цветы к посольству Украины в Москве: их задержали, а после угроз отобрать детей и нескольких часов в автозаке и в отделении отпустили без дальнейшего наказания. 

Ситуация драматически изменилась в феврале 2024 года, после известий о гибели Алексея Навального. Начались специализированные мемориальные репрессии. Памятники жертвам политических репрессий огораживали, цветы выкидывали, во многих городах полицейские переписывали паспортные данные тех, кто пришел возложить цветы. Мы знаем о задержании как минимум 479 человек, пришедших возложить цветы. За первые три дня после известия о смерти Навального — 366 человек в 39 городах и со дня похорон 1 марта по настоящее время — 113 человек в 23 населенных пунктах (данные обновляются, цифры задержаний растут). 17 февраля в Сургуте, после попытки возложить цветы к стихийному мемориалу, активист был избит полицией. 5 марта в Москве начались повторные задержания тех, кого уже задерживали при возложении цветов ранее. 

Такая новая репрессивная политика привела к тому, что даже появилась горькая шутка: «В уголовный кодекс собираются внести новую статью — „за цветоложество“».

Цветочные протесты как «оружие слабых»

Изучавший в 1980-х годах крестьянскую Малайзию социальный антрополог Джеймс Скотт обратил внимание, что крестьяне, которые не могут себе позволить вступить в прямой конфликт с теми, кого ученый назвал «доминирующим классом», прибегают к разным формам косвенного и ненасильственного сопротивления. Такое сопротивление — «оружие слабых» (weapon of the weak) — может выражаться в песне, анекдоте, обидных прозвищах, ритуальном жесте и даже саботаже. Скотт показал, что все эти формы поведения являются реакцией на давление властей, возникающей в социальных группах, которые лишены права прямого высказывания.  

С «оружием слабых» — скрытыми посланиями, направленными и своим, и «чужим», — мы сталкиваемся постоянно, причем не только на политическом поле. Строго говоря, «оружие слабых» направлено не на свержение режима (слабые по определению не могут этого сделать), а на выстраивание альтернативной картины мира в своих рядах. Поэтому среди «своих» возникает так много мемов, шуток, объединяющих историй — слабым важна горизонтальная солидаризация, и эти тексты являются способом ее поддержать. «Оружие слабых» — это способ формирования инаковости: «да, я не протестую, но я создаю среди своих другой взгляд на вещи, отличный от официально предписанного».  

«Цветочное» поминовение также является формой «оружия слабых». Возложение цветов или зажжение свечи становится невербальным посланием, а поминаемый герой встраивается в парадигму ценностей, которые важны для участника поминального ритуала. 

В 2022–2023 годах те, кто поминал украинских жертв российских бомбежек, чаще всего стремились оставлять цветы у памятников жертвам политических репрессий. Тем самым зрителю сообщалось: «Россия убивает людей в Украине так же, как сталинская машина репрессий убила твоего бабушку или прабабушку». Такая практика за время войны стала достаточно массовой, и после известия о смерти Алексея Навального правоохранители подготовились к «цветочному» протесту: практически все большие памятники были оцеплены. В 197 случаях люди смогли сделать мемориалы у общих памятников жертвам политических репрессий (цветы конечно убирали, но их приносили снова: мы знаем случай, когда активист специально приходил к памятнику в 4 утра, чтобы утром горожане смогли увидеть его мемориальное послание). 

Но чем больше полиция оцепляла памятники и запугивала граждан, тем больше развивалась скрытая семантика ритуала. «Оружие слабых» искало выход из положения: послание должно получиться и мощным, и быстрым. Поэтому люди, которые хотели дать выплеснуться своему горю и не быть арестованными, шли также к памятникам конкретным людям, которые так или иначе пострадали от репрессий и от разных режимов. 20 стихийных мемориалов возникает у памятников и памятных знаков Борису Немцову (Москва, Нижний Новгород и Ярославль), Анне Политковской (Москва), Ирине Славиной (Нижний Новгород), Николаю Вавилову (Саратов), Трокаю Борисову (Ижевск), на месте расстрела поэта Николая Гумилева во Всеволожске, у мемориала жертвам расстрела в Новочеркасске. Семь маленьких цветочных мемориалов (в Москве, Петербурге и в Нижнем Новгороде) — у уничтоженных табличек «Последнего адреса», а также на местах расстрелов людей в Сандармохе (Карелия), Тюмени и у бывшего здания НКВД в Таганроге. 

Фотографии Алексея Навального появились у памятника погибшему в сталинском лагере Осипу Мандельштаму в Воронеже, Владивостоке, Москве, а также у таблички на доме в Воронеже, где, навещая ссыльного поэта, останавливалась Анна Ахматова. Любое прямое упоминание Алексея Навального рискует быть быстро уничтоженным, поэтому создатели мемориалов используют эзопов язык. Возле одного из памятников Мандельштаму 22 февраля лежали цветы, где на ленте было написано: «Погибшим в 47 лет».

Месторасположение «народных» мемориалов памяти Алексея Навального, 16 февраля — 1 марта 2024 года, %

21% мемориалов возникает возле подчеркнуто неполитических объектов, от скульптуры Человека-Невидимки в Екатеринбурге до знака «Я люблю свой город» — оцепить все такие места или поставить по наряду у каждого барельефа невозможно. Но, кроме того, это еще и стремление вписать имя Алексея Навального в собственную локальную историю. Недаром люди кладут цветы в тех местах своего города, где Алексей бывал (например, в Тамбове у памятника Тамбовскому мужику) или выступал в рамках своей кампании по сбору подписей за выдвижение на президентские выборы. 

Не имея возможности найти место для поминовения, люди создают «места без места» (12%): это фотографии, свечи и цветы на лавочке, в сугробе, у тротуара, там, где нет никакого публичного знака памяти. Иногда выбирается заведомо малодоступное место: например, лес в Чувашии или водопад под Пущино. Но многие находят это «место без места» рядом с своим личным пространством: в подъезде или возле подъезда во дворе. Это стремление сделать свое горе видимым для соседей: «Они должны видеть, как я горюю», — говорит одна наша собеседница; «На следующий день мемориал в подъезде стоял, значит, им это тоже важно», — добавляет другая. Мемориальные «места без места» внезапно делают репрессированное горе весьма заметным. «Идешь по Питеру, и везде цветы и фотографии — в самых неожиданных уголках», — добавляет еще один информант. Наша собеседница из Екатеринбурга взяла свечу в подсвечнике и цветы и на автомобиле поехала к памятнику, но, приехав туда, увидела оцепленный монумент и полицейских, переписывающих паспортные данные людей. Тогда она стала ездить по городу с зажженной свечой на приборной доске, демонстрируя всем, кто мог увидеть, свое маленькое «поминальное святилище». 

И наконец, стоит добавить, что «оружием слабых» может стать вовсе не только мемориал, но и разнообразные контекстуальные жесты, понятные посвященным и вовлеченным. Например, онлайн-кинотеатр «Премьер» открыл доступ к фильму «Терминатор-2», что многие расценили как тайный знак солидарности. 2 марта в Ульяновске во время музыкального тура командного квиза участникам загадали музыку из «Терминатора-2» и «My way» Синатры (обе этих мелодии играли на похоронах Алексея Навального). 

Протест одиночек и коллективная эмоция единения

В 2016 году политолог Лорен Янг провела полевой эксперимент в Зимбабве: она опросила 600 противников тоталитарного режима Мугабе, а потом погрузила их в переживание страха (они должны были выслушать или рассказать историю про аресты, задержания, несправедливость). В результате их готовность к политическим действиям резко упала. В опубликованной не так давно статье, основанной на данных опросного эксперимента с китайскими интернет-пользователями, было показано, что пропаганда может влиять на потенциальных оппозиционеров непрямым образом. Пропаганда не слишком меняет то, как респонденты оценивают стабильность режима, и мало снижает их готовность к протесту. Но она существенно повышает их оценку того, насколько стабильным считают режим окружающие и резко снижает их оценку готовности окружающих участвовать в политических протестах. Другими словами, столкнувшийся с пропагандой человек начинает чувствовать себя одиноким и беспомощным, поверив, что вокруг очень мало таких, как он, а картины с автозаками и оцеплениями резко снижают его готовность к политическому действию. Оба эти исследования имеют прямое отношение к тому, как  российские власти исподволь запугивают потенциально оппозиционных россиян — именно поэтому накануне похорон в российском телеэфире акцентировали внимание на количестве полицейских автозаков, камер и самих полицейских в Марьино. Внешним наблюдателям кажется, что посещение похорон не требует большой смелости, но стоит почитать свидетельства москвичей, которые готовились к массовым задержаниям во время прощания. Наша коллега, собираясь в Марьино, взяла «прокладки, таблетки на 3 дня, пачку крекеров, ручку и бумагу, пауербанк, зарядку, походную зубную щётку и пасту, тюбик крема маленький» а также свидетельство о рождении ребенка до 14 лет (формально оберегающее от задержания), на случай возможного задержания освободила от дел три следующих дня и оставила знакомым пароли от рабочих файлов. И это не единственный подобный рассказ.

С тех пор как коллективные политические акции были в России фактически запрещены, протест стал уделом осторожных одиночек, которые чувствуют, что находятся в изоляции и мечтают из нее вырваться. «Цветочный» протест является формой превращения индивидуальной эмоции в коллективную — даже в крайне неблагоприятных условиях. Одиночка подходит к памятнику, видит там цветы и понимает, что у него есть единомышленники. Или оставляет цветы и фотографию на лавочке в «месте без места», а через два часа видит: там появились еще две свечки. Это способ объединиться в «эмпатическую сеть» и без прямого политического жеста сказать: «Нас много». 

Вот как описывает возникновение коллективного события возле временного мемориала вечером 1 марта наша собеседница из Мурманска: «Пришла [к памятнику жертвам политических репрессий] за пару минут до 19:00, в рюкзаке у меня лежали цветы, торчали стеблями вверх. Вижу кучу ментов, людей нет. Стоят две дамы с собачками, беседуют. Я сделала вид, что глажу собачку, пока стоящий в паре метров мужик в штатском делал вид, что не снимает меня на телефон. Решила пройтись по парку. Встретила еще несколько пар расслабленно гуляющих ментов с кофейком. Людей не было. Я села на скамейку и стала думать, как попрощаться с Алексеем. Приняла решение оставить цветы и зажечь свечу возле светового фонтана. Понимаю, что забыла в машине беспроводную колонку.  Вернулась в машину, громко включила основную тему из „Терминатора-2“, положила колонку в рюкзак и снова пошла в парк. А там уже люди, кучками, но никто к памятнику не подходит. Я прошла мимо полицейского, сказала ему „добрый вечер“ и положила цветы у памятника. Моментально пробило на слезы. Достала и зажгла свечу. Меня никто не трогает. Вокруг споры, люди спорят с полицейскими, какого черта они тут стоят и почему требуют [паспортных] данных. Я прибавила громкости, осталась возле памятника и свечи сидеть на снегу <...> Рядом присела женщина, обняла меня и тоже заплакала. И еще мужчина, тоже сел рядом <...> Люди стояли маленькими кучками поодаль, мне кажется человек 10–15. Мы плакали вместе, обнявшись, сидя возле памятника, горящей свечи и цветов. Люди стали подходить и класть цветы.  Потом долго общались, говорили об Алексее, протестах, будущем».

Но по-настоящему массовой акцией стали отпевание и погребение Алексея Навального в храме «Утоли моя печали» и на Борисовском кладбище в Москве. В них, как уже было упомянуто, так или иначе приняли участие десятки тысяч человек, и само по себе такое скопление людей стало для многих мощным политическим переживанием. Люди, стоявшие в многотысячной траурной очереди, которая растянулась как минимум на 6 км, были теми самыми одиночками, которые внезапно оказались вовлечены в совместное массовое действие. За время многочасового стояния они бесконечно создавали и пересоздавали стихийные протестные мемориалы: лепили ангелов, клали цветы на перевернутую решетку ограждения, вешали на деревья плакаты, скандировали имя Алексея Навального и цитаты из его речей. Описания этого опыта в социальных сетях подчеркивают, что чувство совместной горести перетекало в воодушевление коллективного переживания. В результате у многих чуть ли не впервые за долгое время отступали страх и отчаяние, уходило ощущение полной изолированности посреди «пустыни» лояльности и равнодушия. 

После похорон Алексея Навального люди захотели пролонгировать единение, которое возникло на кладбище или у стихийных мемориалов в разных городах и странах, и поэтому стали массово оставлять комментарии под записью песни Фрэнка Синатры «My way» в YouTube. Так они присоединились к Алексею виртуально, через звучащую в момент похорон музыку. Самый популярный комментарий на момент вечера 3 марта, набравший 958 лайков, описывал как раз эту желанную эмоцию коллективного единения: «Алексей, вчера я 2 часа стоял у мемориала в Тбилиси и просто плакал возлагая цветы, зажигая свечи. Я стоял в огромной толпе людей, что молчали и плакали, почитая Вашу память, это единение даже самой ужасной эмоцией скорби — было невероятным» (курсив наш). 

Конечно, не следует сильно преувеличивать политическое значение того, чему мы были свидетелями в эти траурные дни. Это еще не открытый политический протест, но это ясное указание на скрытое массовое сопротивление, которое, возможно, когда-нибудь станет основой открытого протеста.