Вопрос, стоящий в заглавии этой статьи, может показаться абсурдным сегодня, когда российская пропаганда транслирует свои идеологические нарративы на весь мир, школьников и студентов пичкают этой «идеологией» на специальных занятиях, а учебники истории переписываются под государственным патронажем в строгом соответствии с «линией Кремля». В то же время, как справедливо пишут авторы публикуемого ниже текста, долгое время путинский режим выглядел скорее обычной авторитарной нефтяной клептократией. Является ли его нынешний разворот к массированной пропаганде результатом органической эволюции или ситуативной кампанией? Насколько состоятельны будут разворачиваемые доктрины во взаимодействии с массовыми представлениями? В какой степени они опираются на устойчивые, укорененные в национальном сознании концепты и отвечают массовому спросу?
Эти вопросы имеют гораздо более широкий контекст: как вообще устроены современные антилиберальные идеологии, которые берутся на вооружение современными автократиями во многих частях мира? Чем они похожи и не похожи на классические идеологии и каково их будущее? Проект Re: Russia начал эту дискуссию давно и открывает этим текстом ее новый виток.
Сильной стороной публикуемого текста, безусловно, является то, что авторы показывают, как на разных стадиях менялась инструментальная функция «идеологического» субстрата путинизма. И как эти инструментальные задачи наполняли его новым содержанием.
Хотя многие считают, что путинская система — обычная клептократия и у нее нет другой мотивации, кроме разворовывания госбюджета, в нашем новом докладе «Идеология путинизма: устойчива ли она?» мы утверждаем, что у режима все же есть идеология. Пусть за двадцать лет путинского правления ее называли разными словами (от «евразийства» до «русского мира»), в этой идеологии присутствует устойчивое ядро ключевых взаимосвязанных концептов, которые к тому же опираются на глубоко укорененную советскую традицию. При этом мы считаем, что эта идеология устойчива, поскольку она отвечает на существующий запрос населения и заполняет идеологический вакуум, возникший после распада Советского Союза. В силу этих и других рассмотренных ниже причин, с нашей точки зрения, эта идеология поможет путинскому режиму сохранить жизнеспособность на многие годы.
Уже в 1990-е российские демократы искали национальную идею. Эти поиски тогда мало кто воспринимал всерьез, да и закончились они полным провалом. Символично, что конкурс, объявленный «Российской газетой» в 1996 году и обещавший сумму, эквивалентную $2000, тому, кто сможет сформулировать «объединяющую национальную идею», так и не смог определить победителя. Однако в реальности поиск «национальной идеи» возник в ответ на запрос, сформировавшийся у части россиян в результате внезапного конца Советского Союза, поражения в холодной войне и утраты Россией статуса сверхдержавы, которые привели к резкому исчезновению важных составляющих советской коллективной идентичности.
Как подчеркивает Лев Гудков, в советские годы чувство принадлежности к «великой державе» компенсировало советским людям ежедневное унижение, хроническую бедность и бесправие, а также зависимость от деспотической власти. Постсоветская Россия утратила существенную долю своего влияния на международной арене в условиях экономического кризиса 1990-х годов. Для многих россиян этот опыт был особенно травматичен потому, что на месте коллективной советской идентичности образовалась пустота. В опросах того времени большинство российских респондентов (72–74%) отмечали утрату этого великодержавного статуса. Популярная формула, в то время повторявшаяся как мантра, отражала это разочарование: «Какую страну потеряли!»
Придя к власти, Путин почувствовал этот запрос и почти сразу же стал продвигать идеи, легшие в основу новой-старой российской коллективной идентичности. Поначалу казалось, что цель была инструментальной. Путин стремился объединить разделенную и поляризованную страну, предложить людям разных взглядов — и либералам, и консерваторам — такое видение направления ее движения, которое устроило бы всех. Об этой попытке синтеза свидетельствуют, например, одновременное использование новых российских символов (триколор в качестве флага) и советских (таких как советский гимн, который Путин вернул в 2000 году).
Акцент был сделан на единстве и преемственности «тысячелетнего исторического пути России» и российской государственности как центральном элементе национальной идентичности и поводе для «гордости за страну» (то есть для патриотизма). Кремль также апеллировал к идее «сильного государства» как основе прошлого и будущего величия России. Эти идеи сформулированы уже в президентском послании Федеральному собранию 2003 года. Предупреждая об угрозах распада государства, Путин подчеркивал «поистине исторический подвиг» «удержания государства на обширном пространстве» и «сохранения уникального сообщества народов при сильных позициях страны в мире». В противоположность ельцинскому видению распада СССР как условия возникновения новой, лучшей, демократической России, Путин, наоборот, представлял распад как досадную «катастрофу», подорвавшую статус «великой державы».
Примером нарастающего акцента на роли государственности стал поддержанный Кремлем конкурс 2008 года «Имя России», запущенный с целью выявить наиболее значимую фигуру в российской истории путем общенационального голосования. Из двенадцати исторических фигур, выбранных для голосования, девять были государственными деятелями, от Ивана Грозного и Петра Великого до Ленина и Сталина. Победителем конкурса стал Александр Невский, князь, известный своими победами над западными соседями Новгорода — Ливонским орденом и литовцами.
Но уже с середины 2000-х годов акцент стал смещаться в сторону всё более «термидорианских» нарративов. Это случилось после того, как постсоветское пространство сотрясла серия цветных революций (Грузия-2003, Украина-2004 и Кыргызстан-2005). Высказывания президента Джорджа Буша-мл., который приветствовал цветные революции, и американские инициативы в поддержку низовых продемократических движений убедили Путина в том, что США активно способствуют смене режимов. Главный политтехнолог Путина Владислав Сурков разработал концепцию «суверенной демократии», которая провозгласила правильное понимание российской истории вопросом национальной безопасности. Госпропаганда начала использовать антизападные нарративы, появились признаки давления в отношении НКО и правозащитников. Предпринимаются первые попытки влиять на молодое поколение — поскольку именно молодежь стала одним из самых активных участников протестов во время цветных революций. Помимо инициатив вроде движения «Наши», Кремль обратился к образованию. Новое пособие для учителей 2007 года, созданное по заказу администрации президента, представляло историю России как борьбу за свой суверенитет против хищнического Запада, призывая интерпретировать сталинские репрессии как неизбежное зло, а распад СССР — как трагическую ошибку, помешавшую развитию России.
В 2010-е годы эти тренды усилились после того, как Путин ощутил себя «преданным» российским средним классом в ходе протестов 2011–2012 годов. На первый план выдвинулась необходимость выстраивания более четкой идеологии, оправдывающей всё более авторитарный стиль правления. В отличие от 2000-х годов, когда эклектичные построения Суркова подразумевали заигрывание с различными социальными группами, «предательство» либералов заставило Путина обратиться преимущественно к более консервативной группе поддержки.
Так называемый консервативный поворот, начавшийся в 2012 году, сделал акцент на цивилизационной идентичности гораздо более выраженным. Путин начал свой третий срок с длинного эссе о «национальном вопросе», где утверждал, что российская «цивилизационная идентичность основана на сохранении русской культурной доминанты, носителями которой выступают не только этнические русские, но и все носители такой идентичности независимо от национальности». С 2012 года в речах Путина резко возросла частота употребления термина «мораль» («нравственность») и прилагательного «духовный». Усилилась роль РПЦ. Акцент на «защите культурных традиций», заметный, например, в деле Pussy Riot в 2012 году, ставил целью делегитимацию либеральной оппозиции, представляя ее враждебной, западной, нерусской. Появились законодательные новации, нацеленные на ограничение деятельности независимых СМИ и НКО, в том числе закон об «иностранных агентах». Изображая все «народные» революции и протесты как дело рук враждебных внешних сил, чиновники и государственные СМИ утверждали, что протестующим платит Запад.
В этот период резко усилился контроль правительства над интерпретацией истории и системой образования. Показательно, что бюджет госпрограммы патриотического воспитания с 2011 по 2016 год увеличился более чем вдвое, достигнув 1,67 млрд рублей. В 2012 году Путин основал Российское историческое общество (его возглавил Сергей Нарышкин, нынешний глава внешней разведки), которое взяло на себя миссию по созданию нового «переосмысленного» единого учебника истории, призванного заменить порядка 65 существовавших на тот момент школьных учебников истории России.
Аннексия Крыма в 2014 году и первая война с Украиной усилили эти тренды. Доктрина информационной безопасности 2014 года призывала защитить российское информационное пространство от исторических фальсификаций. В 2014 году Кремль представил «Основы государственной культурной политики», которые стали следующим этапом попыток регулирования в этой сфере. Первоначальная версия «Основ», написанная при активном участии Владимира Мединского, стала первой попыткой выстраивания последовательной идеологии: целью культурного образования постулировались создание общего мировоззрения среди россиян и разработка духовно-культурной матрицы нации «на основе единого культурного цивилизационного кода». В конечном итоге рабочая группа администрации президента переписала «Основы», представив более трезвый и менее политизированный взгляд на культурную политику. Однако обновленная версия «Основ» 2023 года, по сути, опирается на ту самую исходную версию Мединского.
Другим важным трендом 2010-х стало наращивание финансирования и продвижения инициатив, клубов, молодежных лагерей, мероприятий исторических реконструкторов и туризма для более активного вовлечения населения во взаимодействие с продвигаемыми идеологемами. В школы вернулись патриотические мероприятия, резко выросли расходы на «молодежную военную подготовку» (например, было создано движение «Юнармия»), что отражает усиление акцента на мобилизационной составляющей. Расходы на общественные мероприятия с 2016 года выросли более чем втрое. Одним из примеров такого рода стало распространение мультимедийных исторических парков «Россия — моя история», которые представляли прокремлевское прочтение российской истории — от древнейших времен до наших дней. Первый парк открылся в Москве 4 ноября 2013 года, а к 2023 году их было уже 24 по всей стране, от Северного Кавказа до Дальнего Востока. Один из ключевых посылов, продвигаемых экспозицией, заключается в том, что Россия сильна, когда она объединена вокруг могущественного лидера; в противном случае она уязвима для внешней агрессии. Самая обширная часть парка посвящена президентству Путина.
Решение Путина остаться у власти по истечении конституционного срока и конституционные поправки 2020 года потребовали еще более систематического подхода к продвижению идеологии. Элементы идеологии традиционализма были внесены непосредственно в текст Конституции, где теперь упоминалась «память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога» и шла речь о почитании памяти «защитников Отечества» и позиционировании русского языка как «языка государствообразующего народа, входящего в многонациональный союз равноправных народов». Принятая в 2021 году Стратегия национальной безопасности еще более откровенно инкорпорирует эти идеалы в государственную политику, упоминая об «укреплении традиционных российских духовно-нравственных ценностей, сохранении культурного и исторического наследия народа России» как ее приоритете.
Однако именно война 2022 года и радикальный разрыв с Западом спровоцировали наиболее резкий сдвиг в сторону систематического идеологического строительства. Российские чиновники уже не стесняясь предлагают снять конституционный запрет на государственную идеологию. В ноябре 2022 года принят специальный президентский указ об «Основах государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», среди которых упомянуты патриотизм, служение Отечеству и ответственность за его судьбу, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, коллективизм, историческая память и преемственность поколений.
Новый размах и принудительный характер приобрели усилия по продвижению идеологии в образовательных учреждениях. Обновленное законодательство требует, чтобы в каждой школе в России был консультант, способствующий «гражданскому» и «патриотическому» воспитанию учащихся. С сентября 2022 года всем школам предписано каждую неделю проводить церемонию поднятия флага, а в средней школе введен новый внеклассный урок «Разговоры о важном», целями которого заявлены «укрепление традиционных российских духовно-нравственных ценностей» и «воспитание патриотизма». Официальные идеологемы активно продвигает и вновь опубликованный единый учебник истории с Крымским мостом на обложке, автором которого является все тот же Владимир Мединский. Названия последних глав учебника, посвященные событиям на Украине, по сути, перечисляют опорные идеологемы государственной пропаганды: «Давление на Россию со стороны США», «Противодействие стратегии Запада в отношении России», «Фальсификация истории», «Возвращение Крыма», «Судьба Донбасса», «Противостояние с Западом», «Новые регионы», «Украина — неонацистское государство», «СВО и российское общество» и «Россия — страна героев».
Новая концепция преподавания истории в университетах ставит задачей внушить студентам идею, что «на всем протяжении российской истории сильная центральная власть имела важнейшее значение для сохранения национальной государственности». Еще один университетский курс «Основы российской государственности» разработан специально созданной группой «ДНК России». По аналогии с советским научным коммунизмом, он призван определить те «ценностные константы», которые характерны для России как уникальной цивилизации, и включает в себя четыре раздела, разработанные Владимиром Мединским, Михаилом Пиотровским, Сергеем Карагановым и Михаилом Ковальчуком. Усилия по формированию официальной идеологии получили отражение и во вновь переписанных «Основах государственной культурной политики».
В мае 2023 года в России было проведено вдвое больше военно-патриотических мероприятий, чем годом ранее; всего за год прошло 1,5 млн таких мероприятий. Государство активно финансирует фильмы, сериалы и книги, а также выделяет президентские гранты на продвижение патриотических инициатив. Их дополняют пропагандистские политические шоу в прайм-тайм, для которых администрация президента часто предоставляет методички со списком тем/тезисов для обсуждения.
Каковы же ключевые составляющие той идеологии, которую Кремль последовательно продвигает в российском обществе на протяжении уже порядка двух десятилетий?
Основной элемент — это этатизм, делающий акцент на сакрализации сильного стабильного государства. Согласно этой доктрине, государство не является набором институтов, описанных в Конституции, оно — выражение «исторической сущности» России, которая существует уже более «тысячи лет».
При этом Россия-государство находится под постоянной угрозой хаоса, распада, что исторически не столь уж неверно: дважды в ХХ веке российское и советское государства терпели крах. За распадом Российской империи последовали годы Гражданской войны, распад СССР привел к анархии и обнищанию многих россиян — образ «лихих девяностых» является фундаментальным для путинского мифа. В эти годы утрата государственности якобы была равна утрате культурной самобытности. Утрата сильного государства открыла двери внешнему вмешательству: иностранцы пришли разворовать то, что плохо лежало, и пытались навязать россиянам чуждые ценности. Последовательный акцент на том, что Россия находится в осаде или в состоянии перманентной войны с Западом, призван внушить чувство экзистенциального вызова, объясняющего необходимость национального единства.
Эти темы напрямую связаны с другими составляющими официальной российской идеологии — антизападничеством и культурным консерватизмом, — которые в сочетании с подчеркиванием российской исключительности, ее «особого пути» продвигают мессианское представление о России как великой державе и государстве-цивилизации, а также русскоцентричный поликультурализм, традиционные гендерные роли и отказ от ценностей индивидуализма в пользу интересов государства и коллектива. Эти идеи заимствуются из расистских и фашистских теорий, распространенных с 1920-х годов в среде русской эмиграции, трудах Ивана Ильина, евразийцев, Александра Дугина, и из других источников, в том числе и из «Столкновения цивилизаций» Сэмюэля Хантингтона. Акцент на цивилизационном или даже расовом аспекте российской идентичности подчеркивает и название группы «ДНК России», которой поручена разработка курса «Основы российской государственности». Такое «цивилизационное» мышление играет важную роль в оправдании нынешней войны России в Украине и ее жертв.
Наконец, еще одним ключевым аспектом идеологии является культ Великой Отечественной войны. Он усиливает элементы антизападничества. В основе действий и пропаганды Кремля в отношении Украины с 2014 года лежит тезис о том, что Москва должна контролировать Украину, потому что в противном случае Запад будет использовать ее и так называемых украинских нацистов в очередной попытке ослабить или уничтожить Россию. Эти идеологемы стали прочной основой, с помощью которой многие россияне интерпретируют или по крайней мере оправдывают бойню и разрушения в Украине.
Критики, отрицающие наличие у Путина идеологии, часто ссылаются на гибкость этих нарративов. Однако гибкость формулировок не следует путать с изменчивостью основных идеологических элементов, которые лежат в ее основе. Конкретные формулировки — это, скорее, способы донесения этих идей до различных аудиторий. Например, не столь важно, представлены ли украинцы «сатанистами» для православной аудитории или «нацистами» для возрастных групп с советским бэкграундом. Важнее, что в обоих случаях подразумевается одна и та же идеологема: «враждебный Запад зомбирует и натравливает украинцев на россиян». То, что кремлевская идеология не изложена в философских текстах, а продвигается обычно через символы и массовую культуру, делает ее более гибкой и легко усваиваемой населением, в особенности менее образованными его группами.
Хотя часто утверждается, что эта идеология не предлагает видения российского будущего, это на самом деле не так. Кремль предлагает такое видение, опираясь на постсоветскую ностальгию и реваншизм, присутствующие в российском обществе. Кремлевская идеология обещает, что будущее будет лучше, потому что оно будет больше похоже на прошлое, а Россия восстановит утраченный статус и даст россиянам повод гордиться своей страной. Возрождение сильной будущей России сопровождается упадком США и Европы, уступающих ей и ее партнерам вроде Китая свое место.
Насколько успешной будет нынешняя попытка индоктринации россиян новой государственной идеологией?
Процесс индоктринации российского общества не демонстрирует тенденции к замедлению и только ускорился с началом войны в Украине в 2022 году. Гибкость путинской идеологической машины и простота распространяемых ею нарративов дают основания полагать, что идеология путинизма не просто никуда не денется, но будет всё сильнее укореняться в российском обществе.
Трудно понять, откуда в России может возникнуть сопротивление этим идеологемам. Как упоминалось выше, Кремль опирается на многие квазисоветские и даже досоветские имперские нарративы и темы (такие как этатизм, милитаризм, антизападничество и т.д.). При этом выработка альтернативной прозападной российской идентичности оказалась невыполнимой задачей даже в 1990-е годы, когда либералы были у «руля» страны. И ее возникновение в России еще менее вероятно после массового отъезда российских либералов в 2022-м. Молодые россияне особенно активно подвергаются индоктринации, и их просто слишком мало в численном выражении, чтобы изменить траекторию развития страны, даже если им каким-то образом удастся противостоять ужесточающемуся идеологическому прессингу со стороны государства.
Успеху идеологической индоктринации способствует предрасположенность россиян к некритическому восприятию нарративов «слепого и воинственного» патриотизма: веры в то, что нужно поддерживать свою страну, даже если она неправа, и что каждая страна должна следовать своим собственным интересам, даже если это наносит вред другим странам. Гибкость этих идеологем делает их привлекательными для разных социальных групп. Кремлевская пропаганда предлагает набор тезисов, подводящих к однозначным выводам («Кремль знает лучше», «Запад хочет нам навредить», «я все равно ни на что не могу повлиять» и т.д.), хотя и с помощью разной аргументации («на Западе одни русофобы», «там еще хуже, чем в России», «украинцам промыл мозги Запад, мы должны их спасти», «украинцы — предатели и нацисты, которые должны быть наказаны» и т.д.).
Безусловно, в российском обществе присутствуют и факторы, противодействующие укоренению устойчивой идеологии. Это и общая аполитичность и аморфность российского общества, и желание дистанцироваться от государства, и неприятие попыток мобилизации. Кроме того, есть и конкуренты кремлевскому дискурсу — в форме этнонационализма или левого дискурса, популярных среди части россиян.
Однако за 20 лет путинской власти особых вызовов ей в России так и не возникло. Маловероятно, что сопротивление продвигаемым Кремлем идеологемам сможет оформиться сегодня — на фоне усиливающихся репрессий, интенсивной пропаганды и эмиграции наиболее прозападных либеральных групп российского населения.