Право сильного и его слабости: преуспеет ли Трамп, подражая стратегиям Пекина и Москвы

Послевоенный порядок: его защитники и противники

Рассуждения о конце мирового порядка, сформировавшегося после Второй мировой войны, стали почти общим местом со дня возвращения Дональда Трампа в Белый дом и последовавшего шквала его шокирующих заявлений. Хотя еще совсем недавно считалось, что вызов международному порядку бросают Москва и Пекин, в то время как западная коалиция во главе с США смыкает свои ряды для его защиты. Впрочем, в вопросе о том, какой именно порядок закончился и что и от чего надо защищать, существуют значительные разногласия.

Так, например, новый госсекретарь США Марко Рубио заявил на слушаниях по случаю своего утверждения в Сенате, что «послевоенный мировой порядок не просто устарел, но теперь стал оружием, используемым против нас» (то есть против США). А экс-постпред США при НАТО Иво Даалдер и один из руководителей Совета по международным отношениям (CFR) Джеймс Линдси, напротив, начинают свою статью в Foreign Affairs словами: «Pax Americana больше нет. Рожденный с японским нападением на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года международный порядок, основанный на правилах и возглавляемый США, умер со второй инаугурацией Дональда Трампа».

Наконец, главный редактор Foreign Policy Рави Агравал утверждает, что порядок, сложившийся после Второй мировой войны и управлявший миром в течение семи десятилетий, начал рушиться еще до первого срока Трампа. Беспрецедентный подъем Китая и разочарование в свободной торговле и глобализации (которые способствуют деиндустриализации развитых стран) подтолкнули Соединенные Штаты к протекционизму и фокусу на собственных интересах в ущерб декларируемым ценностям и нормам. Этот поворот проявил себя уже в американском вторжении в Ирак, а Трамп лишь завершает переход, намеченный еще неоконсерваторами в начале 2000-х.

На сто лет назад и на чужом поле

Все, впрочем, соглашаются в том, что Трамп — это возвращение к идеологии силовых политик. В ее основе лежит возврат к логикам игры с нулевой суммой, где есть победитель и проигравший, пишет Агравал. Для авторитарных стран, которым такой подход близок, логики Трампа будут более понятны, а в проигрыше от новой транзакционистской и оппортунистической системы окажутся малые страны и союзники США, в ценности которых Трамп, впрочем, сомневается.

Скептическое отношение Трампа к поддержке Украины и Тайваня, угрозы введения пошлин, стремление вернуть Панамский канал или заполучить Гренландию ясно дают понять, что он не просто видит международные отношения сквозь призму транзакционного подхода, но хочет вернуться к порядку «права сильного» и разграничения сфер интересов и влияния, пишут Даалдер и Линдси. То есть, по сути, к существовавшему в XIX веке миропорядку, где великие державы кроили мир на лоскуты своего доминирования вне зависимости от желаний народов и меньших стран.

В самом деле, если Трамп может требовать себе Гренландию, то почему Путин не может требовать себе Украину? Притязания Кремля в каком-то смысле выглядят даже более обоснованными. А требуя возвращения Панамского канала, Трамп лишь повторяет аргументы Путина в отношении Крыма и восточных областей Украины. 

Буквально в тех же терминах, что Даалдер и Линдси, рассуждает колумнист Bloomberg и бывший главный редактор Handelsblatt Global Андреас Клут. В XX веке, во времена холодной войны картина мировых отношений определялась столкновением идеологий. Эта эпоха закончилась, и сегодня Путин, Си Цзиньпин и Трамп равно руководствуются не идеологиями, а интересами и «инстинктом доминирования». По сути, это идеология «империализма», которая была нормой для XIX и начала XX века, когда великие державы соперничали не за идеи, а за колонии, территории и доступ к ресурсам.

Похвалы Трампа в адрес Путина и Си Цзиньпина свидетельствуют о том, что он восхищается или по меньшей мере испытывает большое уважение к сильным лидерам-автократам и даже к тем из них, кто стремится подорвать позиции США на мировой арене. Он готов разграничивать с ними сферы влияния, в том числе за счет снижения вовлеченности США в старые военные альянсы, отмечают Даалдер и Линдси. Подобно Путину и Си, он полагает, что экономическую мощь следует использовать в качестве рычага давления для получения уступок. Точно так же Путин в свое время использовал российский газ, чтобы добиться лояльности постсоветских стран или запугать Европу. Даже если угрозы Трампа являются переговорным трюком, этот трюк указывает, что свободную торговлю и международное сотрудничество в качестве главного рычага влияния заменили стратегии угроз, ультиматумов и принуждения.

Архитекторы послевоенного мирового порядка полагали, что высокие тарифы только подпитывают разрушительный экономический национализм и повышают вероятность прямых конфликтов, в то время как кооперация и свободная торговля подрывают их почву, отмечают Даалдер и Линдси. Идеологические противостояния XX века при всей своей видимой остроте оказались приемлемой рамкой мировой системы, холодная война не переросла в горячую, острота противоречий постепенно сглаживалась и завершилась эпохой разоружения. В то время как империалистическая логика борьбы за территории и ресурсы вела прямиком в окопы Первой мировой войны, вторит им Клут.

Однако миропорядок, основанный на праве сильного, в итоге может оказаться неблагоприятным полем игры для Соединенных Штатов. Проекции прямой силы и искусство подавления — чужая для Вашингтона территория, но слишком хорошо знакомая Москве и Пекину, отмечают Даалдер и Линдси. Трампа, набравшего на выборах 49,8% голосов и победившего с перевесом всего в 2 млн 300 тыс. бюллетеней (1,5% от всех голосовавших), в любом случае будет сдерживать и оппозиция его политике со стороны другой половины Америки, и внутренняя система сдержек и противовесов. В то время как у Путина и Си Цзиньпина подобных ограничений гораздо меньше. В мире «права сильного» выигрывает тот, кто обладает большей властью над своим народом, пишут Даалдер и Линдси. И автократы, поставившие своих граждан под контроль посредством репрессий и страха, будут иметь здесь заведомое преимущество.

Перевернутая доска

Мощь и доминирование США в том самом послевоенном порядке были основаны не только на военном и даже экономическом могуществе, но также на системе альянсов в Европе и Тихоокеанском регионе (Япония и Южная Корея). Причем в обоих случаях США не только предоставляли зонтик безопасности своим партнерам, но также способствовали их экономическому прогрессу и становлению демократических основ политического порядка. Используя в отношении и соперников, и союзников, и соседей тактику угроз и принуждения, Трамп рискует подорвать эту экосистему альянсов, рассуждает в комментарии на сайте War on the Rocks Луи Симон, директор брюссельского Центра безопасности, дипломатии и стратегий (СSDS). 

Асимметрия сил в таких альянсах, на которую так часто с недовольством указывает Трамп, полагая, что неравенству весов должна соответствовать политика диктата, вовсе не является их слабостью, но скорее — важным преимуществом. Научные исследования показывают, что асимметричные альянсы, как правило, оказываются более сплоченными, продолжительными и институализированными, чем симметричные. Начинаясь с модели «ступицы и спицы» (ключевой партнер заключает союзы со странами, мало связанными между собой), они превращаются со временем в ойкумену «узловой обороны», пронизанную множеством экономических, политических и технологических связей, основанных на системе доверия, говорится в статье Симона и соавторов, опубликованной в Journal of Strategic Studies. Эта софистицированная система выстраивалась десятилетиями и крайне далека от той модели вассальных отношений «сильного» и «слабого», которая застряла в голове у Трампа.

Его архаический подход, упивающийся демонстрацией силы, в действительности ослабит позиции США в создании новых партнерств со странами глобального Юга. В то время как Пекин сегодня следует прежней тактике США в своей инициативе «Один пояс, один путь», начиная партнерство с выгодного предложения и лишь затем, по мере его успеха, переходя к теме взаимных обязательств. Вместо стратегии экономической изоляции США следует придерживаться стратегии реглобализации, которая опирается не на всеобъемлющие соглашения, снижающие барьеры в инвестициях и торговле, а на целенаправленные новые партнерства в ключевых регионах глобального Юга, говорится в еще одной статье Foreign Affairs. 

Возвращаясь с таким неофитским рвением в «мир с позиций силы», Трамп на самом деле отказывается от преимуществ тех стратегий, которые определили успех США в период после Второй мировой войны, и вступает на путь оппонентов Америки. Буквально через несколько часов после эксцентрической инаугурации Трампа произошло событие, которому в Вашингтоне в пылу триумфального похмелья могли не придать должного значения. Путин и Си Цзиньпин провели встречу в необычном формате видеоконференции, кадры которой были распространены в тот же день. Фактически они послали Трампу недвусмысленный сигнал о своем единстве и готовности к противостоянию на своем поле.

Поразительно, но в своей двухминутной речи председатель КНР заявил о готовности защищать порядок, сформировавшийся по итогам Второй мировой войны, но в еще одном, «евразийском» его понимании. «Этот год проходит под знаком 80-летия победы китайского народа в войне сопротивления японским захватчикам, победы Советского Союза в Великой Отечественной войне и победы в мировой антифашистской войне, а также 80-й годовщины ООН, — отметил он. — Будем вместе с российскими коллегами в этом контексте поддерживать ооноцентричную международную систему, отстаивать победу во Второй мировой, добытую кровью и жизнями миллионов людей, защищать права Китая и России в качестве стран — учредителей ООН и постоянных членов Совбеза».

Эта легалистская риторика имеет шансы стать вполне привлекательной альтернативной беспорядочным тарифным угрозам и территориальным притязаниям Трампа. И в то же время она опирается на сознание совокупной экономической и ядерной силы, в прямом противостоянии которой Америка вовсе не располагает тем преимуществом, которое подразумевают митинговые речи Трампа.