Невлиятельное изгнание: почему российская оппозиционная диаспора активна, но неэффективна

Влиятельное изгнание или подавленная активность?

Оказавшись в изгнании, представители оппозиции вынуждены идти на крайне тяжелый для них размен. Не имея возможности прямо участвовать в политической жизни своей страны, они теряют часть влияния в обществе, которое хотели бы политически представлять. В то же время они, во-первых, обретают свободу слова, собраний и доступ к медиа — то, чего были лишены на родине и чего лишены их оставшиеся там коллеги, и, во-вторых, могут приобрести влияние на политику страны пребывания в отношении собственной страны и в отношении диаспоры. Описав этот размен в статье «Активизм в изгнании», посвященной российским экоактивистам, политологи Лора Хенли и Элизабет Плантан определяют его как утрату «горизонтального голоса» (влияние на сограждан) и приобретение «вертикального голоса» (влияние на политиков). Если последнее удается, изгнание может дать активистам и оппозиционерам новые возможности. Хенли и Плантан называют это «изгнанием с новыми возможностями», или «влиятельным изгнанием» (empowered exile). Стала ли релокация российской оппозиции «изгнанием с новыми возможностями» — главный вопрос статьи политолога Екатерины Воробьевой «Влиятельное изгнание или подавленный активизм?» («Empowered Exile or Inhibited Action?»). 

Хотя в количественном отношении основная часть российских релокантов военного времени сосредоточена в странах к югу от России (→ Re: Russia: Три сектора релокантов в пяти странах), активистская, политическая и медийная часть этой диаспоры находится преимущественно в Европе. Два выпуска Russian Analytical Digest (выпуск 1 и выпуск 2), подготовленные Воробьевой, посвящены анализу нынешнего состояния и деятельности этой части российского оппозиционного сообщества. С одной стороны, российская эмиграция «военной» волны очень активна. Согласно некоторым исследованиям и опросам, минимум 20% находящихся за рубежом российских эмигрантов уже после отъезда принимали участие в протестах и волонтерских акциях. Релоцировавшиеся россияне породили множество антивоенных инициатив, общественных организаций и медийных проектов. С другой стороны, резюмирует Воробьева опубликованные исследования и обзоры на эту тему, сама российская диаспора не рассматривает свое изгнание как «влиятельное».

Среди проблем, которые мешают деятельности российских релокантов и которые они называют в опросах и глубинных интервью, — недостаток финансирования, антироссийские настроения в странах пребывания, низкая заметность в СМИ, крайне неравномерная представленность в политических сообществах стран пребывания, отсутствие единого лоббистского механизма защиты интересов россиян в рамках Евросоюза. В странах Балтии и Польше, например, в россиянах видят потенциальную угрозу безопасности, что отрицательно сказывается на их способности налаживать политические связи. Власти Германии, напротив, создали систему «гуманитарных» виз для россиян и с готовностью взаимодействуют с российской диаспорой. Однако призывы к созданию более скоординированной политики ЕС по отношению к новым, политически активным российским эмигрантам и здесь пока не приводят к ощутимым результатам.

Впрочем, этот обычный набор эмигрантских проблем не выглядит убедительным объяснением того, что мешает российской оппозиции за рубежом обрести статус «влиятельного изгнания», и не дает ответа на вопрос, сможет ли она это сделать в будущем, решив, наконец, насущные проблемы релокации.

Разделенная и критикуемая

Политологи Михаил Турченко и Маргарита Завадская, подтверждая, что россияне сумели создать за границей целую экосистему организаций и инициатив в самых разных сферах, предлагают более предметную типологию этой активности. Они распределяют стратегии оппозиционных действий по видам деятельности (лоббирование, медиа, просвещение, электоральная и неэлекторальная политика) и по целевым аудиториям (россияне в России, россияне в эмиграции, общество страны пребывания, украинское общество, международные организации). Бо́льшая часть инициатив ориентирована, разумеется, на россиян — как внутри России, так и в эмиграции. И именно здесь находится один из важных водоразделов. 

На одном полюсе спектра политических инициатив находятся проекты, связанные с именем Алексея Навального, и некоторые другие, склонные подчеркивать свое российское происхождение и не желающие проводить границу между теми, кто остался, и теми, кто уехал. На другом — форум «Свободная Россия», «являющийся диаспорально-ориентированным проектом, который не только отстаивает права этой группы населения, но и пропагандирует эмиграцию из России», — отмечают авторы статьи. Эти разногласия часто принимают форму непримиримых споров. Несмотря на общую антивоенную позицию, политическим объединениям и активистам с трудом удается достигать взаимопонимания, формировать позитивную повестку и создавать альянсы, которые усилили бы звучание российского оппозиционного голоса.

Неспособность к скоординированной деятельности — главная претензия эмигрантов «военной» волны к лидерам оппозиции, заключают Турченко и Завадская в другой статье («Российские мигранты военного времени: соответствие политического спроса и предложения»), резюмируя 390 интервью с релокантами, проведенных в шести странах. «Интервью демонстрируют глубокое разочарование в российской оппозиции в силу неэффективности ее лидеров, равно как и отсутствия веры в позитивное политическое будущее России», — пишут авторы. Оппозиция воспринимается как неэффективная и сосредоточенная на внутренних конфликтах, а не на создании единого фронта действий против путинского режима. Разительное отсутствие солидарности респонденты противопоставляют примерам оппозиционных диаспор других стран, таких как Турция и Беларусь, где оппозиции удалось поддерживать единство, несмотря на различия во взглядах.

Часто мигранты критикуют лидеров оппозиции за отсутствие скоординированной реакции на нужды новой эмиграции. Лишенные политического представительства на родине, многие из опрошенных ждут, что оппозиция возьмет на себя роль представителей релокантов в органах власти стран пребывания. Похожий запрос обнаруживается и в других исследованиях. По данным опроса, проведенного проектом «Диплом свободы» среди только что эмигрировавших и готовящихся к эмиграции россиян, представители этой группы нуждаются в помощи при адаптации: помощи в изучении языков, юридических консультациях по миграционным и трудовым вопросам, помощи в поисках работы и т.д.

Патерналистский багаж российской оппозиции

Несмотря на приверженность демократическим идеалам, внутренняя структура и практики эмигрантских движений могут воспроизводить авторитарные модели. Социолог Павел Кронов из Лаборатории публичной социологии исследовал организационную структуру одной из российских антивоенных НКО, действующей в европейской столице. Руководство этой организации сосредоточено в руках команды, которая не подотчетна сообществу, но контролирует ресурсы и принимает решения, отдавая приоритет эффективности и результатам, а не демократическим процедурам. Попытки демократизации встречают сопротивление, которое обосновывается желанием сохранить «работающий» статус-кво. Это создает напряжение между демократической риторикой и реальностью иерархического контроля, что отражает политическую культуру самих активистов, сформированную в условиях автократии и корпоративных структур, считает автор.

Социолог Каролина Нугуманова, докторант Высшей нормальной школы в Пизе, обращает внимание на «обратный гендерный разрыв» в российском политическом активизме — ситуацию, в которой женщины вовлечены в деятельность организаций больше, чем мужчины, но остаются менее заметными. Это явление, так же как и неформальную иерархичность управления, можно связать с вывезенными из России практиками и стереотипами: мужчины часто занимают лидирующие позиции и участвуют в публичных стратегических дискуссиях, в то время как женщины больше задействованы в решении повседневных операционных задач.

Доля женщин в волонтерских и политических проектах значительно выросла: женщины с большей вероятностью, чем мужчины, включались в помощь беженцам, цифровое волонтерство и протестные акции за рубежом. Нугуманова обращает внимание на исследование OutRush, проведенное в эмигрантской среде в сентябре 2022 года и показавшее, что чувство вины, связанное с войной, испытывали 55% женщин и 48% мужчин, а с необходимостью возмещения ущерба за действия России в Украине соглашались 78% женщин и 65% мужчин. Работа, которую взяли на себя женщины, требует непрерывных усилий, связана с рисками и высокой ответственностью, но в глазах сообщества получает меньше признания. Нугуманова полагает, что это отражает как проблемы активизма в эмиграции, так и распространенные в России представления о распределении гендерных ролей. 

Зона успеха: новая публичная сфера и ее ограничения

Многие информанты Турченко и Завадской приравнивают политическую деятельность к медийной, видя оппозицию в «ютуберах», блогерах и «просветителях». В этом случае отношение к оппозиции оказывается более позитивным, потому что, с точки зрения интервьюируемых, медиаперсоны эмиграции не претендуют на политическую власть и не так склонны к конфронтации, как политические группы. В результате они выглядят более консенсусными фигурами, чем лидеры оппозиции (за исключением убитого Алексея Навального). В качестве удачного примера консолидированных, солидарных усилий многие из опрошенных называли медиамарафон «Ты не один», совместно проведенный несколькими медиаплощадками в поддержку политических заключенных. В рамках марафона выступили и поучаствовали в сборе средств практически все значимые оппозиционные деятели и медиаперсоны. 

Парадокс новой российской оппозиционной диаспоры состоит в том, что созданная ею публичная сфера, включающая как собственно медийные проекты, так и индивидуальные блогерские, а также правозащитные инициативы, выглядит достаточно убедительно, консолидирует саму диаспору и в немалой степени «слышна» в России. Это особенно важно потому, что нынешняя российская эмиграция впервые протекает в новых условиях информационного господства интернета и социальных сетей. Пространства «внутри» и «снаружи» не являются сегодня так фатально разделенными и изолированными друг от друга, как в прошлых эпизодах политической эмиграции.

Как мы отмечали недавно, к сегменту российского новостного и политического независимого вещания на YouTube можно отнести около 130 каналов с суммарным числом подписчиков около 110 млн человек. По данным мониторинга YouScore, шесть наиболее крупных проектов имели в начале этой осени от одного до двух миллионов просмотров в расчете на день. Коэффициент пересечения их аудиторий, безусловно, очень высокий, однако основное ядро общей аудитории российского «оппозиционного» YouTube можно оценить приблизительно в 10 млн человек, и еще около 10 млн можно отнести к его периферии (→ Re: Russia: Остановить поток).

Наиболее популярные «оппозиционные» русскоязычные YouTube-каналы, 20 августа — 19 сентября 2024 года, среднее число просмотров в день, тыс. просмотров

Именно эта новая публичная сфера в значительной степени образует инфраструктуру российской оппозиции, обеспечивает как единство самой оппозиционной диаспоры, так и ее связь с идейными сторонниками, находящимися в России. Лидеры общественного мнения из числа политических блогеров, «просветителей» и журналистов формируют идентичность этого сообщества, поставляя материал для внутренних дебатов и интерпретации текущих событий. В то же время, обладая значительным авторитетом и сильным голосом, СМИ и публичные фигуры не могут вполне заменить политиков и политические институты, которые должны формулировать общие политические стратегии и «программу действий». В результате кипучая и во многом успешная деятельность оппозиционной диаспоры выглядит неэффективной — и недостаточной, чтобы достичь положения «влиятельного изгнания».