Ненародная война: российские противники и не-противники вторжения в Украину. Часть 2

«Интегрирующиеся», «изоляционисты», «угнетенные» и «активисты»

Доля декларативных противников войны, то есть тех, кто даже на прямой вопрос о ее поддержке в ходе массовых опросов отвечает отрицательно, практически не меняется с начала вторжения и составляет, согласно разным замерам, от 11 до 18%. Но сами по себе эти числа малоинформативны, ведь из-за репрессий и социального давления со стороны окружающих многие люди просто не готовы отвечать на такой вопрос отрицательно. 

Те, кого мы называем противниками, и похожи на декларативных противников войны, участвующих в массовых опросах, и отличаются от них. Мы считаем противниками войны тех, кто в ходе коммуникации с нами последовательно выражал недовольство войной и не оправдывал ее. В этом смысле они похожи на декларативных противников. Однако, в отличие от последних, многие из «наших» противников не были бы так откровенны, отвечая на прямой вопрос о поддержке войны под запись. Таким образом, группа, которую мы здесь описываем, больше 10–20% противников войны, представленных в данных массовых опросов, хотя ее точный размер в нынешних обстоятельствах определить невозможно.

Мы разделили встретившихся нам во время полевой работы противников войны на несколько типов: это «интегрирующиеся», «изоляционисты», «угнетенные» и «активисты». Они потребляют разный медиаконтент, по-разному выстраивают отношения с другими людьми и социальными институтами, да и по-разному критикуют войну. Конечно, на основании качественных данных нельзя судить о размере той или иной группы, но тем не менее можно выдвинуть предположения об их масштабе — что мы и сделаем.

Интегрирующиеся противники — это те, кто по разным причинам принимает решение продолжать жить в России и быть частью российского общества. Они не поддерживают войну, но не выражают свою точку зрения открыто, а главное, не разрывают связи с лояльными войне близкими и окружением. Чувствуя свою неспособность повлиять на ситуацию, они предпочитают реже слышать о войне, сокращают медиапотребление и пытаются, по их собственным словам, «жить нормальной жизнью». В нашем поле мы встретили немало противников такого типа, больше всего — в небольших городах всех трех регионов исследования, где отсутствует вариативность мнений и сред, которую все еще можно найти в столицах. Мы полагаем, что это довольно распространенный за пределами городов-миллионников способ существования противников войны. (О тенденции интеграции противников войны в лояльное государству или же аполитичное большинство пишут и другие исследователи.)

Например, Мария, жительница села Удург в Бурятии, очень тяжело восприняла новость о начале вторжения, однако по прошествии времени она стала все меньше следить за новостями о войне («если каждый день смотреть, то, кажется, моей психики не хватит»). В итоге она пришла к мысли, что «не верит никаким политикам», ни пророссийским, ни проукраинским, и перестала занимать слишком «категоричную» позицию в спорах с близкими, не желая ссориться с ними:

Когда это все началось, то я полгода, наверное, в депрессии была: ничего не хотелось, все казалось бессмысленным, страшно было. Наверное, страшнее этого — привыкнуть к этому… Но по крайней мере я свою страну люблю. Я люблю свою землю, я люблю свою малую родину, я люблю свои места, потому что я здесь росла, у меня тут много друзей, знакомых. У меня в семье даже разные мнения по этому поводу. Раньше я была категорической, спорила. А сейчас даже смысла нет это показывать, потому что я все равно их люблю, а из-за этого враждовать? Гражданскую войну у себя семейную делать? Этого не хочется (интервью, ж., 30 лет, работница сферы образования, Удург, октябрь 2023).

Она молчит о своем негативном отношении к войне, объясняя, что «мы живем в таком обществе… где нельзя говорить открыто». Работая в образовательном учреждении, она регулярно сталкивается со сборами пожертвований для российских мобилизованных, которые организуют ее коллеги. Первое время она отказывалась в них участвовать, но потом начала соглашаться, надеясь, что деньги пойдут «нашим братьям», а не напрямую на войну. Иными словами, она интегрируется в скорее лояльное государству общество Удурга, не переставая быть противницей войны.

Петр, работник транспортной сферы из Краснодара, погружается во все большее уныние по ходу затягивания войны. При этом, полагает он, к реальности, которую не можешь изменить, нужно как-то приспосабливаться. Петр сокращает потребление новостей о войне, чтобы не «находиться в напряжении» (интервью, м., 41 год, работник транспортной сферы, Краснодар, октябрь 2023), поддерживает общение со своими провоенными близкими и даже участвует в сборах денег для оказания помощи мобилизованным на фронт знакомым. От этого он, впрочем, не начинает оправдывать войну.

Противники-изоляционисты, в отличие от противников, интегрирующихся в новую реальность, окружают себя людьми с антивоенными взглядами. Людей с провоенными взглядами они склонны видеть как необразованных или «зомбированных» пропагандой, иными словами, стереотипизировать. Изоляционисты, продолжая по разным причинам жить в России, мечтают из нее уехать — и это тоже отличает их от противников войны, описанных выше. Впрочем, как и те, кто интегрируется в новую реальность, изоляционисты жалуются на усталость от войны, сокращают потребление политических новостей и стараются жить обычной жизнью. Поскольку далеко не у всех есть возможность изолироваться внутри «пузыря» единомышленников, можно предположить, что размер этой группы уступает размеру предыдущей.

Паша, антивоенно настроенный житель Черемушкина в Свердловской области, после начала войны прервал общение с провоенными знакомыми и близкими, которые, с его точки зрения, не разбираются и не пытаются разобраться в происходящем. За два года он сформировал круг антивоенных друзей. Паша выехал с женой и детьми в Казахстан после объявления мобилизации осенью 2022 года, но вернулся, поскольку его работа — в России. Впрочем, он все еще мечтает уехать из страны навсегда. Тем не менее даже он пытается жить, насколько это возможно, «нормальной жизнью» до потенциального отъезда.

Показательно, что при всей непохожести противников-изоляционистов на тех, кто интегрируется в новую реальность, и те, и другие в каком-то смысле намеренно деполитизируются, отказываясь от свойственного им (до войны и в начале войны) регулярного потребления политических новостей. И те, и другие ощущают, что не могут повлиять на ситуацию, и делают вывод, что смысла переживать ее снова и снова нет. Они чувствуют усталость от собственного бессилия и стремятся оградить себя от войны насколько это возможно, чтобы «жить нормальной жизнью».

Я поняла, что мне очень сложно работать, потому что я думаю не о том, постоянно сижу в Telegram, я постоянно отвлекаюсь, совершаю очень много ошибок. То есть у меня есть выбор: либо мне очень сильно переживать, настолько сильно переживать и не мочь ничего сделать, чтобы изменить ситуацию. А реально один человек ничего не изменит, ситуацию, ну никак. И лишиться при этом работы. Либо все-таки работать и тогда уделять уже меньше времени и сил этому вопросу (интервью, ж., 46 лет, работница сферы образования, Краснодар, ноябрь 2023).

Если в первые месяцы войны многие ее противники заставляли себя не «привыкать» к войне, читать политические новости и не терять способность ужасаться им (мы писали об этом в нашем первом аналитическом отчете), то спустя время эта установка меняется на противоположную. По прошествии двух лет в своей установке на отстранение от тяжелых, депрессивных новостей многие противники войны сходятся с теми аполитичными россиянами, которые находят войне оправдания: и те, и другие не рады происходящему, но не чувствуют себя в силах повлиять на что-либо и поэтому предпочитают отстраниться.

Угнетенным противникам, как это следует из названия, не удается преодолеть это депрессивное состояние. В отличие от интегрирующихся и изоляционистов, они продолжают потреблять информацию о войне из либеральных медиа и в каком-то смысле так и не возвращаются к «нормальной жизни». Они не изолируют себя от провоенно настроенных близких, поддерживая с ними связи, но и не могут полностью интегрироваться в «большое» общество. Они мечтают уехать из России, но не видят реалистичных возможностей для осуществления этой мечты. Это люди, потерявшие свое старое место в мире, но не нашедшие ему альтернативы. В каком-то смысле это переходное состояние, в котором сложно находиться долго: со временем такие противники могут или смириться и интегрироваться в общество, или найти единомышленников и превратиться в изоляционистов, или же уехать. Поэтому данная группа представляется еще более малочисленной, чем две предыдущие.

Наконец, противники-активисты — это те, кто вовлечен в антивоенный активизм. Они окружают себя антивоенно настроенными людьми, часто такими же активистами, и продолжают активно потреблять новости о войне. Они не пытаются вернуться к «нормальной жизни», но именно они, в отличие от остальных групп, смотрят на происходящее с оптимизмом, полагая, что война и путинский режим не навсегда и своей деятельностью они приближают другую, счастливую Россию. Разумеется, очень сложно оценить размеры этой группы, но в любом, даже самом демократическом обществе активисты составляют небольшое меньшинство и одновременно играют очень важную роль. В нашем поле, в котором мы стремились говорить с «обычными» людьми, мы встретили только одного активиста, но антивоенному активизму в России посвящены отдельные исследования (например, мы рекомендуем прочитать этот отчет).

Жестокость и бессмысленность: градации «непонимания»

В ходе исследования мы почти не спрашивали у собеседников напрямую, почему они считают войну оправданной или недопустимой. Тем не менее оправдания и критика войны возникали в самых разных контекстах без прямых или наводящих вопросов.

Опрос «Левада-центра», проведенный в марте 2024 года, показал, что самым популярным аргументом в пользу окончания военных действий и перехода к мирным переговорам является тот, что из-за войны постоянно гибнут люди, причем как с российской, так и с украинской стороны (этот вариант ответа выбрали целых 49% опрошенных). В наших разговорах с противниками войны этот тип критики также встречается чаще всего: «Как можно радоваться войне, каким-то боевым действиям, где рушатся дома, люди теряют имущество, близких?» (интервью, м., 41 год, работник транспортной сферы, Краснодар, октябрь 2023). Интервью и неформальные разговоры показывают, что аргумент о недопустимости военных действий из-за их жертв является частью более общего типа критики войны — своего рода морально-этической критики. Большинство противников так или иначе утверждают, что война — это не просто смерти невинных людей, но варварский акт, нечто, что в принципе не должно происходить в современном цивилизованном мире.

Как мы показывали в нашем предыдущем аналитическом отчете, эта установка была свойственна значительному числу россиян в первые дни и недели войны. Однако впоследствии часть из них стали убеждать себя, не без помощи провластных СМИ, что подобный взгляд — это взгляд инфантильный, наивный, ведь на самом деле войны идут везде и всегда. Многие из сегодняшних противников войны — это те, кому удалось сохранить подобную «наивную» установку, пронести ее через два года войны.

Я прежде всего говорю о том, что так нельзя. Такого вообще не должно допускаться в XXI веке. Я думала, что это вообще должно уйти в историю. Как можно в такое время, имея столько всего интересного в жизни, совершать такое средневековое мракобесие? (интервью, ж., 53 года, бухгалтер, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Важно подчеркнуть: для позиции противников характерно признание не только жестокости российского вторжения в Украину, но и его бессмысленности. Так, Петр из Краснодара говорит в интервью:

Я не понимаю, за что на сегодняшний день так долго ведутся боевые действия. Я не понимаю. Практически никаких особых изменений не происходит по новостным лентам, но боевые действия ведутся. Я не понимаю, за что так долго там ведется эта операция и люди несут потери. Я не понимаю, за что (интервью, м., 41 год, работник транспортной сферы, Краснодар, октябрь 2023).

Симптоматично, что в маленьком фрагменте он употребляет фразу «не понимаю» четыре раза, превращая ее в основной критический аргумент против войны. Он не останавливается на этом и вступает в спор с одним из самых распространенных аргументов оправдания войны, который россияне регулярно слышат как из провластных медиа, так и от своих близких («Мы не нападаем, а защищаемся»). 

Мы неглупые люди, мы понимаем, что Украина сама по себе как Украина не в состоянии даже мечтать о том, чтобы напасть на кого-то в плане страны такого объема, как Россия. Она просто не в состоянии, это глупо — думать, что ребенок нападет на взрослого дядю и победит его. Это естественно нет, конечно. Я так думаю, что не было такой вероятности, что у Украины хватит мозгов напасть на Россию. Это самоубийственно было (там же).

Этот тип критики войны часто встречался в наших неформальных разговорах с россиянами. Например, наша исследовательница в Краснодарском крае регулярно заводила беседы с водителями такси, большинство из которых войну так или иначе оправдывали. Однако один из ее собеседников в ответ на вопрос, не получал ли он повестку, неожиданно сказал: «А зачем оно мне надо? Люди умирают… Не хочу. А от кого это защищать? Я вообще и не пойму. От кого защищать?» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023). Чтобы назвать таксиста противником войны, короткого разговора, конечно, недостаточно — как мы показываем выше, большинство тех, кто так или иначе оправдывает необходимость войны, одновременно жалуются на самые разные ее аспекты, особенно в связи с мобилизацией. Но важно здесь, что недовольство «непонятностью», бессмысленностью войны — это установка, которая объединяет противников войны с аполитичной частью ее не-противников. Отличает же их, скорее, регистр «непонимания»: если противники войны высказывают его настойчиво, с возмущением, иногда с яростью, то оправдывающие войну аполитичные информанты говорят о бессмысленности войны неуверенно, как будто бы все еще пытаясь найти в ней смысл. Тем не менее сама по себе эта установка может играть ключевую роль в развитии антивоенной повестки в России — потенциально она объединяет значительную часть россиян с самым разным взглядом на происходящее.

В наших материалах, разумеется, встречаются и другие типы критики войны, но гораздо реже, чем первые два. Так, некоторые противники объясняют свое недовольство войной тем, что из-за нее не решаются внутренние проблемы страны или, еще хуже, возникают новые проблемы. Вместо того чтобы повышать пенсии, развивать образование и медицину, государство тратит ресурсы на войну, которая ведет к новым экономическим проблемам, вызывает отток специалистов за рубеж и поляризует российское общество.

Интересно, что в первые месяцы войны ее противники, наряду с бессмысленностью так называемой специальной военной операции, возмущались недопустимостью нападения на «братский» народ или, наоборот, осуждали вторжение в «чужую», независимую страну (мы писали об этом в нашем первом аналитическом отчете). Теперь же эти аргументы из уст противников войны почти не звучат — как будто бы за эти полтора-два года Украина стала слишком другой, чтобы оставаться «братской», и одновременно слишком увязанной с российской внешней политикой, чтобы оставаться «чужой». Война меняет российское общество, и ее противники, живущие в России, смотрят на мир уже не так, как они смотрели в первые месяцы вторжения в Украину. 

Выбирая сторону: изоляция, коллаборация и сопричастность

Репрезентативные опросы общественного мнения, проводимые сейчас в России, показывают, что социальное окружение человека напрямую связано с его/ее восприятием войны. Например, опросы показывают, что те, кто считает «военную операцию» успешной, в основном окружены теми, кто разделяет их мнение, и наоборот. Качественные данные тоже фиксируют эту тенденцию: часто наши собеседники — противники войны или уже находят себя среди единомышленников, или последовательно создают такое окружение, сокращая связи с теми, кто поддержал вторжение в Украину. Как объясняет одна из информанток, говоря про своих коллег, «тут-то у меня исследовательский круг, люди доходчивые, все понимают, у нас с ними один нарратив, одна точка зрения» (интервью, ж., 34 года, работница науки и образования, Краснодар, октябрь 2023).

В небольших городах, удаленных от столиц, люди нечасто обнаруживали себя в кругу единомышленников на момент начала войны, поэтому им, как правило, приходилось сокращать общение с прежними друзьями:

По большому счету, я таких [поддерживающих войну] людей удалил. Я знаю, что они топят, обсуждают, но я стараюсь на себя это не примерять, на себя это не тянуть — это они там, без меня. Я в этом не принимаю участие (интервью, м., 42 года, строитель, Черемушкин, сентябрь 2023).

СВО — это неплохая лакмусовая бумажка. То есть, в принципе, я увидел, кто в этой ситуации как себя повел и кто как оскотинился. Потому что очень многие люди в моих глазах оскотинились абсолютно. То есть они, в принципе, показали свое нутро… Я не знаю, просто как-то стараюсь ограничивать таких людей (интервью, м., 34 года, журналист, Новонекрасовск, ноябрь 2023).

Показательно, что именно те, кто изолирует себя от провоенной части общества, склонны больше других навешивать негативные ярлыки на своих оппонентов. Как и в начале войны (об этом мы писали в нашем первом аналитическом отчете), они считают оправдывающих войну сограждан людьми необразованными и подверженными воздействию пропаганды. «Это чисто зомбированный человек, можно сказать, в плане пропаганды», — говорит об одном из них студентка из Бурятии (ж., 27 лет, студентка магистратуры, Улан-Удэ, октябрь 2023). Другая объясняет свое отношение к оппонентам немного подробнее:

Я почему с ними не спорю? Я из их разговоров понимаю, что матчасть у людей поверхностная, то есть матчасти как таковой не существует. Люди знают историю очень поверхностно, люди знают ситуацию очень поверхностно. Качество образования за эти года намного… Оно просто на нуле. Люди мыслят шаблонами (интервью, ж., 53 года, бухгалтер, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Однако другие противники войны, чувствуя, что она еще долго будет частью российской реальности, так или иначе принимают эту реальность. Не переставая быть противниками войны и режима, они стараются с пониманием относиться к тем, кто не является их единомышленниками, но тоже так или иначе страдает от войны. Например, рассуждает Батод, противник войны из Улан-Удэ, убеждать тех, кто потерял своих близких из-за «специальной военной операции», в ее преступности — бесчеловечно. Затем он продолжает:

Но потом постепенно до некоторых людей понимание дошло, что надо дальше продолжать жить. А мне с этими людьми что? А мне с этими людьми строить, продолжать. А мне с этими людьми… И вдруг мне что-то там… Сейчас же непредсказуемое время. Что-то у меня случится, я обращусь. И они ко мне обратятся, и так далее, и так далее… Как бы это высокопарно ни прозвучало бы, да, человечность… Вот как ни парадоксально, это я так вижу, но человечности в этом плане больше стало (интервью, м., 29 лет, работник сферы образования, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Стремление некоторых противников войны понять своих сограждан, несмотря на их отличающийся взгляд на войну, сохранить человеческие отношения усиливается со временем. Как и в первые месяцы войны, такие люди избегают споров с близкими, но одновременно пытаются найти новые основания для формирования «позитивных» привязанностей. В конце концов, многие противники войны чувствуют, что они оказались в одной лодке с оправдывающими войну россиянами и так или иначе именно с ними (а не с теми, кто эмигрировал) им предстоит разделить все ее негативные последствия.

Некоторые противники войны также критикуют упрощенный, черно-белый взгляд на ситуацию в России, согласно которому все, кто оказался в зоне боевых действий или помог мобилизованным, автоматически становятся пособниками преступной путинской войны. Интересно, что таким образом они оспаривают не только взгляд на Россию, часто присущий антивоенным эмигрантам, но и свой собственный взгляд на момент начала войны.

Будучи противником войны, Георгий, работник сферы образования из Улан-Удэ, отказавшийся говорить под запись, жалуется на «биполярность» антивоенного взгляда на Россию, согласно которому «есть враги, а есть друзья». В реальной жизни, по его словам, ему приходилось встречать тех, кто подписал контракт до войны и не смог разорвать его с началом «спецоперации», и тех, кто попал в армию против желания, не имея ресурсов и знаний для уклонения и тем более сопротивления. Однажды его самого попросили выступить с торжественной речью в честь годовщины военного события. Он хотел отказаться, но начальство пригрозило проблемами. Он произнес речь во время городского мероприятия, но постарался выступить нейтрально, избегая оценочных суждений в поддержку военных действий. 

Но самое интересное — это его, человека антивоенных взглядов, готовность оказаться в армии из чувства солидарности с соотечественниками. «Иногда просто нет такого выбора — не пойти не фронт», — говорит Георгий. Он рассказывает историю своего коллеги, которого отправили на фронт, несмотря на тяжелую форму диабета. Близкие, включая Георгия, пытались его «отбить», но ничего не удалось сделать. А потом коллега погиб, «и все, его нет». «Убегать из России можно было в сентябре 2022 года, после объявления мобилизации, или в марте 2022-го, после начала войны, а теперь уже поздно», — заключает Георгий. Потому что, мол, если сделать это сейчас, то как потом «людям в глаза смотреть», как продолжать жить в этой республике? Опыт, который люди, даже антивоенно настроенные, переживают в России и переживают в эмиграции — это, по мнению Георгия, совсем разный опыт (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Георгий, будучи противником войны, чувствует необходимость разделить ее последствия со своими менее защищенными согражданами. Если многие аполитичные не-противники войны готовы оказаться в армии из-за своей неспособности сопротивляться судьбе («а что делать», «если призовут, то пойду»), то подобные Георгию противники рассматривают эту опцию в качестве осознанного морально-этического выбора. Мы можем не соглашаться с логикой или ценностями, которые стоят за этим выбором, однако должны понимать, что он основан на антивоенной, а не провоенной установке, но эта установка формируется в обществе, в котором война осмысляется как неустранимая часть нового порядка.

Именно поэтому другие противники войны могут требовать от государства льгот, если кто-то из близких погиб на фронте, или оказывать материальную и нематериальную помощь знакомым военнослужащим. Последнее часто является результатом социального давления — как призналась одна из наших собеседниц во время неформального разговора в Черемушкине, «если ты не хочешь участвовать в этом, то ты как бы не очень хороший человек считаешься» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023). При этом многие противники войны не видят ничего зазорного в таких действиях, если они не спонсируют войну напрямую:

Единственное, что я делал, это было один раз — я вез ящик с обезболом. Но я взял 355 гарантий, что этот обезбол будет людям, которым оторвало руки или ноги, то есть которые 100% туда не вернутся (интервью, м., 34 года, директор частной фирмы, Краснодар, октябрь 2023).

Итак, не все те, кто помогает мобилизованным, поддерживают войну, а некоторые и вовсе являются ее противниками. Но они живут в обществе, в котором их близкие, часто против своей воли, оказываются в зоне боевых действий без опыта, без обмундирования, без лекарств, — и они не всегда могут остаться в стороне.

Некоторые же противники войны, адаптирующиеся к новой реальности, делают это не только потому, что чувствуют себя не в силах ее изменить, а еще и потому, что стратегически мыслят свое будущее в послевоенной России, в которой именно таким людям, как они, возможно, предстоит заниматься политикой. А значит, им нужно сохранить лояльность своей стране, то есть, например, как бы они ни относились к происходящему, не воевать против нее:

Я считаю, что если они не планируют заниматься политикой и не ассоциируют себя с Россией, то они имеют на это [воевать на стороне Украины] право. Но если они собираются вернуться в страну, то это тоже преступление. Я считаю, что так нельзя. Условно, можно запустить коптер, который жахнет куда-нибудь в Белгородскую область, в какую-то бабушку, которая не участвует в войне. Поэтому не должны граждане России воевать с Россией. Это не слагает ответственности с России, но тем не менее. Право Украины защищаться — оно незыблемо, они должны это делать, но без участия [россиян] (интервью, м., 34 года, директор частной фирмы, Краснодар, октябрь 2023).

В конце концов, настаивают многие противники войны, живущие в России, если мы беспокоимся о будущем своей страны, то лучше принять войну как часть этой реальности, чтобы иметь возможность менять к лучшему хоть что-то, чем отвергнуть все происходящее в России и попрощаться с ней навсегда:

В плане отъезда я считаю, что здесь все равно должны оставаться люди, которые могут и готовы что-то делать для улучшения жизни здесь. Если ты можешь как-то помочь своему городу, как это пафосно бы ни звучало, и своей стране, то лучше делать это здесь, потому что, как это ни прискорбно и цинично звучит, жизнь продолжается. И большому количеству людей все равно нужна помощь. То есть как-то сделать их жизнь лучше, до кого можно дотянуться. Если уехать, за исключением какой-то публицистики или полемики, вряд ли ты можешь как-то повлиять на то, что происходит (интервью, м., 46 лет, советник директора частной компании, Краснодар, октябрь 2023).

Так или иначе, спустя два года после начала война становится для российского общества нормой. Однако эта норма не является морально-этической нормой. Иными словами, россияне не начинают считать войну правильной, нужной или позитивным событием, а противники войны не начинают ее оправдывать, даже частично. Превращение войны в норму означает лишь то, что теперь она — неотъемлемая часть нового порядка, что-то неприятное, но одновременно рутинное и неустранимое, к чему вынуждены привыкать и подстраиваться даже антивоенно настроенные россияне.

Частное и общее в перспективе противников и не-противников войны

Самые разные свидетельства и данные указывают на то, что, во-первых, людей с нечетким, противоречивым отношением к войне гораздо больше, чем ее убежденных сторонников и противников, и что, во-вторых, их количество со временем увеличивается.

Интуитивно можно было бы предположить, что ключевое различие в восприятии войны между оправдывающими ее россиянами и ее противниками должно заключаться в том, что первые всегда войну защищают, а вторые — всегда критикуют. Однако это не совсем так. С одной стороны, спустя два года с начала войны некоторые ее противники стали интегрироваться в новую российскую реальность: они не перестали осуждать войну, но одновременно стали с пониманием относиться к поведению и рассуждениям ряда оправдывающих ее россиян. С другой стороны, не-противники войны недовольны происходящим в стране и самой войной и в определенных ситуациях формулируют это недовольство. Но в отличие от убежденных противников войны, в зависимости от контекста они переключаются между критикой войны и ее оправданием. Тем не менее в том, чем именно недовольны противники войны и ее не-противники, и в том, как они выражают свое недовольство, есть сходства и различия.

Как и в начале войны, ее противники критикуют сегодня российское вторжение с морально-этических позиций. Они называют войну преступлением и варварством, недопустимым в XXI веке. Не-противникам войны такая критика принципиально чужда. Более того, если они слышат подобные высказывания из уст собеседников, то начинают оправдывать действия России. 

Дело в том, что, социализируясь в деполитизированном обществе и авторитарном государстве, они не чувствуют связи с общественно-политической жизнью страны и не видят возможности влиять на действия властей в принципе. Но они, конечно, разделяют общечеловеческую мораль — представление о том, что войны и убийства невинных граждан — это плохо. Поэтому, когда они слышат, что Россия ведет преступную войну и убивает людей в Украине, они могут воспринимать эти обвинения на свой счет. Чувствуя, что обвинения в их адрес несправедливы, ведь они не выбирали войну и не в силах ее прекратить, они начинают отрицать сам характер преступления: Россия не начала войну, мы защищались от угрозы НАТО, и вообще войны идут везде.

Однако не-противники войны тоже критикуют «спецоперацию» с моральной точки зрения, но совсем по-другому — через жалобы на вызванные войной нарушения норм, общепринятых внутри российского общества. Например, они могут выражать недовольство тем, что жена погибшего на фронте мобилизованного купила на полученные деньги слишком дорогую машину или что молодой муж и отец добровольно отправился на фронт ради заработка, оставив дома только что родившегося ребенка. Эти обсуждения и критика поступков знакомых в конечном счете превращаются в критику войны: жизнь дороже денег, говорят наши собеседники, зачем идти воевать «непонятно ради чего».

Вообще, аполитичные не-противники войны гораздо чаще, чем ее убежденные сторонники и противники, судят о ней исходя из личного опыта соприкосновения с ее последствиями и проявлениями. Например, для противников войны уже давно очевидно, что «по телевизору врут», — они исключили телевидение из своего медиарепертуара много лет назад. Для более аполитичных не-противников этот факт стал особенно заметен во время войны благодаря тому, что личные свидетельства знакомых — жителей восточной Украины или мобилизованных на фронт — противоречили официальному телевизионному описанию событий. На фоне личных свидетельств пропагандистский нарратив стал казаться им лживым и лицемерным. «Что по телевизору говорят — это все хуета», — утверждают они, потому что в реальности людей бросают под огонь неподготовленными, а огромные потери скрывают. Это заставляет не-противников ставить под вопрос сам смысл войны: ради чего «наши мальчики» погибают? Однако это вопросительное, критическое утверждение о конфликте не приводит их к утверждению, что вся «спецоперация» — это ошибка.

Ощущение бессмысленности войны, таким образом, тоже является общим для ее убежденных противников и многих аполитичных, в целом оправдывающих войну россиян. Однако для противников войны ее бессмысленность служит одним из оснований для критики «спецоперации» как таковой: раз нет убедительного объяснения того, зачем нужна война, значит, она не нужна вовсе. Логика не-противников же устроена по-другому: с одной стороны, очевидный вред, который наносит государство, ведущее войну, собственным гражданам и стране в целом, заставляет их обращать внимание на лицемерие пропагандистского нарратива о военном конфликте и ставить под сомнение его официальные обоснования. Но, с другой стороны, сталкиваясь с обвинениями в немотивированной военной агрессии в адрес России, то есть в адрес не абстрактных «элит» и «тех, кто начал войну», а того «целого», которому они чувствует свою сопричастность, они пытаются найти смысл в происходящем, который от них скрыт («власти знают, что делают»).

Россияне с самыми разными взглядами на войну так или иначе формулируют претензии в отношении ее экономических и социальных последствий. Однако, опять же, аполитичные оправдывающие войну жители России чаще отталкиваются от личного столкновения с конкретными проблемами. Пенсии не растут, цены растут, тарифы на ЖКХ растут, власти отправляют «наших мальчиков» на фронт без подготовки и обмундирования и просят нас, обычных граждан, всем этим их обеспечивать. Или: «мальчики» приезжают без рук и без ног, но в городе нет нормальной медицины.

Противники же войны формулируют похожую критику на более абстрактном уровне: социальные и инфраструктурные проблемы вокруг не решаются, а государство тратит деньги на военные действия. Иными словами, обобщая многое из сказанного выше, противники войны (как, впрочем, и ее убежденные сторонники) склонны рассуждать о происходящем на уровне моральных и политических принципов, тогда как аполитичные оправдывающие войну россияне только иногда переходят на этот уровень, к чему их подталкивает очень конкретный личный опыт столкновения с реальностью военного времени.

Мы не зря произнесли слово «иногда»: действительно, в отдельных случаях рассуждения не-противников войны обладают потенциалом выхода на более обобщенный, политический уровень. Например, оправдывая войну, они часто защищают «Россию», некое, пусть неопределенное, но обобщенное «мы», которое «извне» обвиняют в военной агрессии. Абстрактная российская (но не русская!) идентичность таким образом начинает играть большую роль для некоторых из них. Аналогично, жалобы на очень конкретные бытовые проблемы, с которыми они или их близкие сталкиваются из-за войны, могут приводить к — пока риторическому — вопросу о ее осмысленности как таковой.