Ненародная война: российские противники и не-противники вторжения в Украину. Часть 1

«Серая зона» в этнографической перспективе

Из массовых опросов общественного мнения мы знаем, что в течение 2023 года число как убежденных сторонников, так и убежденных противников войны уменьшалось, в то время как число уклоняющихся от ответа о своем отношении к войне и людей без определенного отношения росло (→ Re: Russia: Вторая демобилизация). Так, в начале войны доля ее декларативных сторонников составляла 63%, а затем снижалась и на протяжении большей части 2023 года держалась на уровне 53% (→ Re: Russia: Тупики войны). А вот группа «уклонистов», то есть тех, кто затрудняется или отказывается отвечать на вопрос об отношении к войне, росла, увеличившись в течение 2023 года с 28 до 36%. 

Иными словами, сокращение числа тех, кто готов высказать декларативную поддержку войне, ведет не к росту доли ее противников, но к расширению так называемой серой зоны. «Серую зону» составляют, с одной стороны, люди с размытым, противоречивым отношением к войне, а с другой — те, кто не готов говорить о своем отношении к ней с незнакомыми людьми. Для того чтобы понять, что творится в этой «серой зоне», и нужны качественные методы, например длинные разговоры, в которых война является не столько фокусом, сколько фоном. А особенно — неформальные разговоры без записи на диктофон, во время которых люди гораздо более открыты. 

Таким и было наше исследование, в котором мы изучали восприятие войны ее противниками и не-противниками. Оно представляло собой третий этап масштабного проекта, посвященного отношению к войне россиян. Первые два этапа были основаны исключительно на интервью и охватывали в основном жителей столиц. Их результаты — в отчетах «Далекая близкая война» (2022) и «Смириться с неизбежностью» (2023).

В рамках третьего этапа мы решили провести этнографическое исследование, то есть наблюдение за российской военной реальностью изнутри. Для этого мы выбрали три региона: географически близкий к фронту Краснодарский край (г. Южный Сокол, около 40 тыс. жителей; г. Новонекрасовск, около 40 тыс. жителей, оба названия изменены; Краснодар), «среднюю» по многим показателям (например, по количеству мобилизованных и доходам населения) Свердловскую область (г. Черемушкин, около 12 тыс. жителей, название изменено) и Республику Бурятия (с. Удург, около 10 тыс. жителей, название изменено; Улан-Удэ) — одного из лидеров мобилизации и набора контрактников. В каждый регион отправилось по одной исследовательнице, и каждая провела в «своем» регионе около месяца, пожив в одном, двух или трех населенных пунктах. Все три поездки состоялись в период с конца августа по середину ноября 2023 года. У некоторых исследовательниц уже были знакомые и контакты в регионах, а у некоторых — не было, поэтому работы в каждом «поле» отличались друг от друга. Исследовательницы собирали глубинные интервью, но главное, вели этнографические наблюдения. Они посещали публичные мероприятия на патриотическую и военную тематику. Вступали в разговоры с водителями, продавцами, барменами и мастерицами маникюра, ненароком спрашивая их, как на городской жизни отражается так называемая специальная военная операция. Обзаводились новыми знакомыми, ходили с ними на прогулки, в кафе, приглашали их в гости — и общались, наблюдая за тем, как последние говорят (или не говорят) о войне. Сразу после разговоров исследовательницы фиксировали их содержание и свои наблюдения в этнографических дневниках — разумеется, в анонимной форме. Детальный отчет об исследовании опубликован на сайте Лаборатории публичной социологии; основанный на нем социологический очерк, посвященный присутствию войны в повседневной жизни небольшого городка в Свердловской области, — на сайте Re: Russia (→ Илья Рошаль, Саша Каппинен: Параллельный Черемушкин).

В этом исследовании противниками войны мы называем тех, кто в коммуникациях с нами последовательно критикует войну, никогда не переключаясь на ее оправдание. Соответственно, всех остальных мы называем не-противниками. Среди последних есть как убежденные сторонники войны, так и те, кто оправдывает войну как «меньшее из зол» или старается отстраниться от ее оценки, то есть представители той самой «серой зоны».

Если раньше мы преимущественно опирались на глубинные интервью, предполагающие ответы на конкретные вопросы под запись, то теперь, благодаря этнографическим методам, мы смогли увидеть, как люди говорят о войне в неформальной обстановке, в разных обстоятельствах и контекстах. Эти наблюдения привели нас, в частности, к важному выводу: если в случае как противников войны, так и ее уверенных сторонников изменение формата беседы не оказывало существенного влияния на оценку происходящего, то суждения о войне большинства ее не-противников оказались зависимы от контекста и формата коммуникации. В соответствии с тем, что говорили наши исследовательницы (иногда их реплики носили провокативно-экспериментальный характер), люди переключались между критикой и оправданием войны неожиданным на первый взгляд образом. 

Этнографический метод вкупе с интервью и фокус-группами позволил нам сделать важный вывод о динамике восприятия ситуации в стране и войны ее не-противниками. По сравнению с осенью 2022 года не-противники, особенно аполитичные, стали и больше критиковать войну, и одновременно больше чувствовать свою связь со страной и государством, ведущими эту войну. Упрощая, можно было бы сказать, что они стали и критичнее, и патриотичнее. При этом сочетание критики и патриотизма не привело к, казалось бы, возможному политическому синтезу, например в форме «критического патриотизма» в духе «я люблю свою страну, но ненавижу государство».

Другим важнейшим отличием новой ситуации стало то, что за два года изменились объем и характер информации о войне. В начале войны, рассуждая о ней и оправдывая ее, информанты по преимуществу опирались на новости из СМИ. Со временем они накопили множество личных наблюдений и знаний о войне, не опосредованных прессой и социальными сетями, которые они черпают из общения с теми, кто побывал на фронте, или с их знакомыми. К концу второго года войны в небольших городах практически не осталось людей, которые лично не знали бы кого-то, кто участвовал в войне. И как правило, отсылая к более личному, не опосредованному прессой знанию о войне, наши собеседники критиковали ее, противопоставляя это знание («правду») телевизионному официозу.

Все равно есть знакомые мальчики, которые там находятся, и они рассказывают какие-то вещи, которых, конечно, не покажут по телевизору… Четыре месяца назад мальчик приезжал, совсем молодой, ему 20 лет, приходил в гости, знакомый… «Не верьте тому, что говорят по телевизору. Это не то. Все, что там показывают, — это все вранье». Одно время было про Артемовск, что мы его взяли. «Никуда мы не подступили, мы уходим назад. Но вам этого не покажут» (интервью, ж., 43 года, работница музея, Черемушкин, август 2023).

Новые факты, о которых люди узнают из личного общения со знакомыми, наделяются легитимностью «правдивых», противопоставленных телевизионной лжи. Их «правдивый» статус иногда способствует развитию более обобщенной критики войны, подвергающей сомнению даже действия государства как такового («ради чего, ради кого мы воюем?»). Однако, развивая различные версии такой критики, не-противники войны тем не менее не становятся ее противниками. Риторические вопросы о смысле войны и оправданности действий государства редко переходят в прямые обвинения власти как ответственной за начало войны.

Критика войны: «семейная», экономическая и «классовая»

Личное знание о войне, накапливаясь, становится предметом разговоров и сплетен. В условиях риска быть призванным на фронт и реальности, в которой знакомые люди уже там находятся, критика войны рождается из повседневных, бытовых разговоров о личной жизни наших собеседников и их знакомых — как критика различных отклонений от поведения, соответствующего общественным моральным нормам. Например, эти оценки касаются «аморального» поведения женщин, чьи мужья находятся на фронте или погибли. 

В одном из неформальных разговоров в Черемушкине медсестра Жанна жаловалась на желание своего мужа пойти на фронт: «Я ему говорила: „Ты понимаешь, что у тебя маленький ребенок, у тебя я. Вот ты уйдешь, не будет тебя — и что? Кто будет растить твоего ребенка?“» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Взвешивая риски возможного ухода мужа на фронт, Жанна представляет войну как разрушительное для семьи отклонение от нормы. Разговоры, наполненные такими оценками, превращаются в косвенную критику войны и в других ситуациях. Например, рассуждая о том, что дороже — жизнь близкого человека или деньги, полученные от государства, наши собеседники (а в особенности собеседницы) делают выбор в пользу жизни. 

Люди, в целом оправдывающие войну, могут критиковать различные ее аспекты с экономической точки зрения. Важный пункт недовольства наших собеседников — оснащение и подготовка людей, которых призывает и отправляет на фронт государство. Собеседники часто жалуются, что затраты на подготовку мобилизованных (да и добровольцев) полностью ложатся на плечи их семей. Так, в одном из неформальных разговоров наш собеседник сначала утверждал, что все его знакомые, которые поехали на фронт, в целом довольны выплатами. Однако тут же вспомнил о конкретном знакомом, который, хотя точно так же исправно получал все выплаты, был вынужден за свои деньги чинить и заправлять бензином машину, за рулем которой участвует в боевых заданиях (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023 года).

Экономическая критика войны — иногда нечто большее, чем жалобы на конкретные факты несправедливости. Она касается заново формирующегося в военное время социального контракта между гражданами и государством: если вы забираете у нас мужчин, мы ожидаем, что в обмен на лояльность вы позаботитесь об их безопасности и нашем благополучии. «Контрактные» претензии к государству возникают в разных контекстах. Так, пожилая жительница Черемушкина Любовь Васильевна в целом искренне оправдывает «спецоперацию», но в то же время не считает ее народной, патриотической войной. Если в начале войны она жертвовала деньги на помощь армии и фронту, то теперь, спустя полтора года, она призналась, что делала это не по собственной инициативе, а по настойчивому предложению городской администрации, и уверена, что спонсировать боевые действия должно ведущее их государство. «Они же за Родину воют, — возмущалась она в одном из разговоров с нашей исследовательницей. — Почему я должна? У меня пенсия небольшая, а мне добавили электроэнергию. Вы тогда не добавляйте мне — я помогу солдату» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Многие наши собеседники — это представители непривилегированных, экономически незащищенных групп, жители небольших и бедных населенных пунктов, поэтому в фокусе их критики находятся социальные проблемы. Витя, молодой мужчина из рабочего класса, в целом поддерживающий «спецоперацию», в то же время критикует ее. Война, с его точки зрения, плодит бедность и социальную незащищенность. На дружеских посиделках Витя стал возмущаться, что инвалиды Афганской войны ничего не получили от государства. «Так я и говорю, что толку от этого нет никакого. От любой войны нет толку!.. Есть толк тем, кто сидит выше. Земли-хуемли, блять, это всё бабосы! Война — это бабосы, отмывка денег, вот и все!» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Участники фокус-групп, проведенных нами совместно с «Хрониками» и ExtremeScan, нередко говорили о том, что «спецоперация» усугубила разрыв между народом и властью. «Разрыв огромный между властью и народом», — выразилась одна из участниц (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023). «Там у них свое общество наверху, и они сами там решают, управляют», — добавляет другая информантка (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023). По словам Люды из Черемушкина, «эти пидарасы землю делят, блять! А наши пацаны просто гибнут за то, что они не могут поделить эту землю». А с точки зрения ее коллеги Марины, «это политическая война — политики между собой воюют, деньги отмывают, оружие, туда-сюда» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Действительно, социальная критика войны, как и другие разновидности критики, — это не только морализаторство. Уже упоминавшийся Витя в том же разговоре возмущался: почему депутаты и генералы не отправляют своих сыновей на фронт? «Много кто бы за Пригожина пошел бы, потому что российскую власть надо убирать. Всех этих депутатов-хуятов, они нахуй не нужны!» — подытожил он (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Из этих критических суждений, пронизывающих достаточно эклектичные высказывания информантов о войне, следует важный вывод. За два года войны российские власти так и не смогли убедительно объяснить ее цели. В частности, именно поэтому критические высказывания не-противников в адрес войны как таковой часто звучат вопросительно. «За что воюем?» Или: «Чего они хотят от этого всего?» Медсестра Жанна из Черемушкина возмущалась на посиделках в дружеской компании: «Мы ни за что не воюем, блять. Я не понимаю этого всего. За что должны наши дети, чьи-то сыновья, мужья, не знаю, проливать кровь? За что?» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Такая критика не является в прямом смысле политической критикой курса российских властей — скорее, это критика «классовая», противопоставляющая «элиты» и «простых людей». Она, однако, отчетливо обозначает отсутствие понимания «общей», объединяющей первых и вторых цели.

Коммуникативные режимы «критики» и «оправдания»

Таким образом, некоторые наши собеседники критикуют войну в целом, а также обобщенную «российскую власть» как «класс». Тем не менее эта критика, даже самая острая, не превращает их в противников войны.

В ходе неформальных бесед не-противники войны часто критиковали «спецоперацию» в разных ее аспектах за то, что она наносит ущерб россиянам, а развитие такого рода критики с помощью уточняющих вопросов способствовало ее усилению. Но как только кто-то из участников задавал вопрос вроде «А может быть, не стоило России начинать войну?», значительная часть не-противников реагировала на него эмоциональными восклицаниями в духе «А мы и не начинали, это на нас напали» или «Стоило, ведь другого пути не было!». Вопросы о целесообразности начала войны приводили к тому, что наши собеседники и собеседницы переключались в регистр ее энергичного оправдания. Признаваясь в одной части беседы, что они не понимают смысла и целей «СВО», в следующей части наши собеседники могли говорить нечто прямо противоположное: что смысл войны предельно конкретен, а все происходящее — неизбежность, имеющая множество предпосылок в прошлом и настоящем. 

Священник о. Алексей и его жена Вера из Свердловской области в разговоре с нашей исследовательницей предположили, что если бы два братских народа заявили о своем нежелании воевать, то никакой войны бы не было. «Но ведь накануне войны в России было считаное количество людей, хотевших воевать, а война все равно началась», — возразила исследовательница. Ее собеседники неожиданно согласились: «Никто не хотел, никто не хотел», — произнесли они один за другим. «Но это не помешало начать войну», — довела свою мысль до конца исследовательница. И тут о. Алексей парировал: «Но мы же не начинали войну!» «И мы сейчас за мир», — добавила Вера. А о. Алексей завершил ее мысль: «Но надо понимать, что не может быть мира впереди победы. Мир может быть следствием победы» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Упоминание факта нападения России на Украину часто заставляло наших собеседников оправдывать войну как оборонительную, а не агрессивную.

Вопрос: А как вам кажется, если бы мы 24-го числа не ввели бы войска, то что было бы?

Ответ: Трудно сказать. Но опять же, история — вот Рихард Зорге, знаете такого разведчика? Сколько он говорил, что собираются нападать? Не обращали внимания, пакт о ненападении был подписан. Дождались… Так может, наверное, все-таки лучше опережать?.. Дело в том, что история, она всегда «если бы», сослагательное наклонение. Тем более что сейчас Луганская и Донецкая республики в составе России, а дальше-то наши не двигаются, они обороняют это все» (интервью, ж., 65 лет, пенсионерка, Черемушкин, сентябрь 2023).

При этом сам набор аргументов в оправдание войны остается прежним (→ Светлана Ерпылева: «Раз начали, заканчивать нельзя»). Люди объясняют войну тем, что это был шаг, защищающий жителей Донбасса от Украины или, еще чаще, Россию от угрозы НАТО. На вопрос «За что мы воюем?» упоминавшийся Витя, который возмущался тем, что политики и генералы не отправляют на войну своих детей, ответил немного агрессивно: «Как это за че? Ну изначально же был разговор, что американцы должны были типа занять территории Украины, поставить там свои ракеты». Артем согласился с ним: «Если Украина войдет в НАТО, то Америка может поставить ракеты ближе к Москве» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023). 

Можно сказать, что оправдание войны и ее критика являются как бы двумя разными коммуникативными режимами, между которыми наши собеседники постоянно переключаются в ходе живого разговора. То есть эти аргументы не являются элементами устоявшейся отрефлексированной картины мира. Неотрефлексированность обнаруживает себя в том, что наши собеседники часто начинают звучать неуверенно, когда сталкиваются с необходимостью развить или отстоять любой из этих аргументов в формате дискуссии. Иногда они прямо указывают на то, что сомневаются в своих словах. Продолжая разговор с Витей и Артемом, исследовательница решилась спровоцировать их, осторожно заявив, что Россия как будто бы приходит в Украину и наводит там свои порядки, то есть наша армия ведет себя «как бандюки». Исследовательница, правда, тут же оговорилась, что не хочет говорить ничего плохого про Россию, но просто пытается понять ситуацию. «Не, я понял, — примирительно ответил Артем. — Согласен. Для каждого из нас вообще очень много непонятного» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Реальность войны для многих наших собеседников распадается на две части: абстрактную «геополитическую» и более понятную, связанную с влиянием войны на повседневную жизнь, свою и близких, — в связи с мобилизацией, распадом семей, ранениями и смертями. «Ну, видишь, давно это типа как бы накапливалось, накапливалось. Но не суть… Самое обидное — остаются же дети без отцов, матери без сыновей, жены», — сетовал Артем (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023). Иными словами, более достоверное, причем критическое знание о войне противопоставляется менее достоверному («это типа как бы»), зато «политическому» аргументу о неизбежности войны.

Последовательный антивоенный нарратив представляет войну с Украиной как преступную, где преступником является прежде всего политическое и военное руководство России и, в некоторых версиях, российские солдаты. Критика войны со стороны аполитичных россиян совершенно не подразумевает интерпретацию войны как преступления, где есть виновник и жертва. Для них война — это борьба политических акторов, которые «делят» земли, «отмывают» деньги, «производят» оружие. «Жертвы войны» в глазах не-противников — это прежде всего рядовые жители России, умирающие из-за амбиций властей. Иными словами, критика со стороны последовательных противников войны направлена на отношения между государствами, а критика со стороны ее не-противников — на отношения между российским государством и обществом. Соответственно, когда собеседники не-противников войны подчеркивают тот вред, который российское государство наносит своим гражданам, продолжая «спецоперацию», не-противники подхватывают такую критику. Когда же их собеседники, напротив, подчеркивают ответственность или тем более вину России перед Украиной, не-противники начинают оправдывать действия России.

На неформальных посиделках противница войны Тоня, заговорив об очередном мобилизованном, недавно вернувшемся в гробу, обвинила в случившемся российское руководство. Ее реплика спровоцировала пламенную речь Люды: «Детей воевать отправляют! За что?! Я эту политику вообще никак понять не могу — че они хотят от этого всего?!» Исследовательница, носительница антивоенных взглядов, сделала логически, как ей казалось, следующее из этой речи предложение: «Так может, просто взять и вывести войска завтра же, закончить это?» Но Люда неожиданно стала агрессивно защищать действия России: «Вот эти вот США, они долбят мирных жителей! — кричала она. — Они просто убивают мирных жителей и валят все на Россию! А при всем при этом это неправда, блять!» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). 

Не имея возможности противопоставить себя авторитарному государству, развязавшему войну, и повлиять на него, наши собеседники принимают подобные обвинения на свой счет и переходят от критики к оправданию войны. Этот сюжет переноса ответственности возникал неоднократно. Так, в пригороде Черемушкина наша исследовательница поделилась со священником о. Валентином мыслью о том, что человеческие смерти — это всегда трагедия, будь то смерти россиян или украинцев. Ей казалось, что священнослужитель должен как никто другой ценить значение человеческой жизни и принципа «Не убий». «Вот смотрите, — говорила она, — живут люди в городе Харьков, допустим, и вдруг началась война, идут бои, гибнут люди». «Мы в этом не виноваты, — вдруг ответил о. Валентин, хотя исследовательница не ставила вопрос о вине и ответственности. — Виноваты те, кто развязал эту войну, это сделал дьявол». Исследовательница предприняла еще одну попытку: «Но там же гибнет много мирных жителей, детей и стариков, женщин, ни в чем не повинных». О. Валентин: «Смотрите, мы в этом не виноваты, мы не убиваем мирных жителей» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

В Краснодарском крае риелтор Елена, пришедшая забирать ключи от съемной квартиры, стала жаловаться на поведение своих родственников из Украины, которые не хотят с ней общаться: «А я при чем? Я что, хотела этой войны или я ее затеяла, эту войну?» Замечание нашей исследовательницы подогрело эмоции Елены — она стала защищать действия государства, утверждая, что украинцы уже давно «ненавидят русских» и «хотят перерезать русским горло» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).

Таким образом, несмотря на усиливающуюся критику военных действий, не-противники войны продолжают ее оправдывать, иногда довольно эмоционально. Отчасти это оправдание вызвано желанием оправдать Россию, нарушившую нормы общепринятой морали своим вторжением в Украину. 

Патриотизмы и идентичности

Несмотря на то что критика войны не превращается в антивоенную позицию, а оправдание войны у этой категории информантов не превращается в позицию последовательно провоенную, есть нечто, что придает их взгляду определенную целостность. Критикуя войну, наши собеседники приходят к мысли о том, что она вредит россиянам и России: разрушает семьи, приводит к смертям, заставляет государство увеличивать бюджетные траты на оборону в ущерб социальной помощи и экономическому развитию страны. В то же время, оправдывая войну, они настаивают на том, что война ведется с целью оградить Россию от угроз. Защищая Россию, наши собеседники защищают неопределенное национальное «мы», существующее по умолчанию, — защищают, потому что над этим «мы» нависла угроза стигматизации, то есть обвинения в военной агрессии.

Меньшинство наших информантов, оправдывая войну, демонстрирует идеологический патриотизм, то есть воспроизводит официальную риторику о «западной угрозе»:

Если говорить про «СВО», мое мнение, что Путин же много раз говорил о том, что уберите свои базы, не приближайтесь к нашим границам. Зачем вы это делаете? Зачем они за эту Украину взялись? Я считаю, что Майдан на Украине, все это было сделано руками понятно кого. Поэтому он просто не пытается этого допустить. И в Белоруссии попытки такие были, и в России такие попытки были, ту же Болотную площадь возьми. Всегда пытаются все это раскачать» (интервью, ж., 37 лет, работница сферы образования, Южный Сокол, ноябрь 2023).

Некоторые наши информанты не настаивают на истинности или идейном характере своих взглядов и мнений, а скорее ссылаются на «воспитание», то есть на багаж собственной социализации.

Вот говорят, в 90-х не было какого-то патриотизма. Был патриотизм, и мы все на этом… Не знаю. Меня вот научили… Например, гимн России играет, вот, допустим, я не знаю. Вы плачете? А у меня вот слезы сами собой происходят… Я, в принципе, не могу по-другому. Потому что я работала в органах, потому что понятие субординации и приказа как бы вот воспитывалось (интервью, ж., 45 лет, госслужащая, Черемушкин, август 2023).

Ой, у меня очень вообще эмоции разные. Опять же я против войны, конечно же, да. Но я воспитана в семье военного. У меня отец — офицер, брат — офицер… То есть и у меня, опять же, меня так воспитывали, дедушка погиб на войне в первые дни войны. Мамин папа. Мой второй дедушка — он служил на границе… То есть в моем понимании, что мужчина… это его святой долг — защищать нас, Родину и все такое прочее (интервью, ж., 36 лет, профессия неизвестна, Краснодар, октябрь 2023).

Этнографическая поездка в Бурятию позволила нам глубже осмыслить феномен перформативного патриотизма военного времени, то есть такого патриотизма, который возникает вследствие участия в коллективном действии и через соприкосновение с материальными объектами. Мы можем говорить о перформативном патриотизме, например, когда в Бурятии женщины, чьи близкие находятся на фронте, самоорганизуются в волонтерские движения, чтобы плести маскировочные сети и шить форму для военных. В ходе этих занятий происходит формирование солидарности, которая осмысляется как патриотическая. Часто она ассоциируется с памятью о советском обществе, но не потому, что наши собеседницы видят в современной России идеологическое или политическое продолжение советского проекта. Скорее, практика волонтерства отсылает к паттернам советского коллективизма. Так, например, когда наша исследовательница, работая плечом к плечу с волонтерками в Улан-Удэ, спросила может ли она налить себе кофе, одна из них, Сайна, ответила: «Кофе там, наливай! Тут всё по-братски, как в коммуналке, как в Советском Союзе!» Периодически эти же волонтерки шутили про «социалистическое соревнование» (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Хотя подавляющее число наших информантов не разделяет империалистической идеологии Кремля, они то и дело воспроизводили империалистический язык. Некоторые, например, говорили о том, что Украина была частью Российской империи или Советского Союза, а то и Киевской Руси, или даже настаивали на закономерности имперских притязаний России:

Чтобы все это закончилось, нужно, чтобы противоположная сторона признала поражение, признала нашу правоту. Мы же бьемся за свои территории, за наши города. Чтобы сказали, что все, пошли на переговоры, и чтобы это все завершилось (интервью, ж., 43 года, работница музея, Черемушкин, август 2023).

Этнографический метод позволил нам увидеть, что империалистический тезис Кремля о том, что русские и украинцы являются одним народом, плохо усваивается не-противниками войны. Несмотря на то что они оправдывают «спецоперацию», зачастую у них язык не поворачивается называть восточных украинцев или жителей Донбасса «русскими» — они употребляют слово «русскоязычные». Во время спора об оправданности войны между нашей исследовательницей, ее приятельницей Тоней, девушкой с антивоенными взглядами, и не-противниками войны Витей и Артемом Витя ожидаемо обвинял Украину: «А что они с 2014 года над народом издевались?» — возмущался он. «Так это их народ же», — парировала исследовательница. «Это типа русскоязычный народ», — поддержал своего товарища Артем, назвав, как мы видим, народ Украины «русскоязычным», а не «русским» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Другой наш информант, житель Краснодарского края, противопоставляет собственный патриотизм желанию Кремля перечерчивать национальные границы, однако не формулирует никакой альтернативной идеи «критического патриотизма», ссылаясь на то, что далек от политики. 

Я не политик, не экономист… [Но] я не гражданин этих территорий, я не могу их считать своими — они не мои. Они не родные мои, не по крови мои, они не мои… Вот если у меня отнимать родину — я буду за нее бороться. Есть люди, и я понимаю этих людей, которые считают ее своей. А другие люди считают, что «была твоя, теперь она моя». Я не понимаю этого. Для меня непонятно — как это так? Сейчас у любого человека приди к нему домой, скажи: «Ты уходи, я здесь буду жить» (интервью, м., 41 год, работник транспортной сферы, Краснодар, октябрь 2023).

Важно отметить, что и те, кто считает Украину агрессивным противником России, не говорят, что украинцы — это одурманенные русские. Напротив, они подчеркивают, что Украина — это не Россия; и, возможно, именно потому она и опасна для России. Например, в разговоре с нашей исследовательницей Елена, уже упоминавшаяся риелтор из Краснодара, подчеркивает: «Для меня Россия — это Россия, а Украина — у меня там родственники, которые просто еще даже военная операция не началась — они уже нас ненавидели, уже не хотели с нами общаться, это факт» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).

Вне зависимости от того, представляется ли Украина врагом или жертвой, вызывает ли она симпатию или агрессию, она мыслится большинством наших информантов как отдельное, самостоятельное государство. Работница сферы образования из села Удург, в целом оправдывающая «спецоперацию», в то же время говорит о легитимности украинской государственности («власти») как о чем-то само собой разумеющемся:

Из-за чего это идет? Из-за того, что какие-то территории хотят от них отделиться и войти в состав Российской Федерации? Это из-за этого же все происходит? Чтобы они вошли — это надо было, чтобы Украина, украинские власти спокойно согласились на отчуждение своих территорий в пользу Российской Федерации. Но мне кажется, что ни одна власть на это не пойдет (интервью, ж., 38 лет, работница сферы образования, Удург).

На дружеских посиделках в Черемушкине одна из гостей, медсестра Жанна, сетовала на то, что вместо «победы» «каждый месяц приходят гробы, и не один раз в месяц». Война, по ее словам, «это не победа, это человеческое поражение, человек сам себя убивает, человек русский убивает русского». Однако Жанна тут же поправила саму себя: «Россия, ну выведи свои войска полностью все, чтобы посмотреть, кто кого бьет-то? Может, они сами себя херачат? Это ихняя война между собой». Жанна как бы утверждает, что конфликт между Киевом и Донбассом — это не конфликт «русского мира» с Украиной, а внутриукраинский конфликт, который не должен касаться России. Она закончила свой монолог словами: «Украинцы — отдельный народ. За что мы воюем? Потому что там Зеленский ебнулся умом? Вообще, зачем Путин полез защищать?» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

В то же время границы между национализмом и империализмом подвижны и размыты. Одна из наших информанток, жительница Краснодарского края, вспоминает о том, что в период с 2014 по 2022 год ее знакомые считали Украину не просто отдельной, а даже отдаленной страной, однако после начала полномасштабной войны она не соглашается с ними и ставит под вопрос незыблемость национальной границы:

Конечно, мы все знаем, что ее [войну в Донбассе] тут особо не афишировали, всегда как-то все равно дистанцировались. Ну, это же там, на Украине. Это же где-то там. А где «это там»? Это вообще на границе на нашей. Это вообще вот рядом с нами. Это же вот руку протяни — и вот оно уже (интервью, м., 59 лет, пенсионерка, Краснодар).

Ее интервью наполнено империалистической риторикой. «Украинцы, — говорит она, — они… Это же не народ как таковой, как национальность, это же вот, в принципе, казачество. Да? Это этнос» (там же).

К поздней осени 2023 года не-противники войны стали более критичными в отношении «спецоперации», но в то же время продолжают эмоционально оправдывать войну. Это оправдание вызвано желанием восстановить моральный статус России, которая нарушила нормы общепринятой морали, прибегнув к массовому насилию. Впрочем, ни критика, ни оправдание войны не делают бо́льшую часть наших информантов ее политическими противниками или сторонниками в строгом смысле слова. Большинство из них избегает политического самоопределения.

И критика, и оправдание войны ее не-противниками часто связаны с осмыслением и переживанием своей идентичности и сопричастности, о чем говорилось выше. В их глазах война плоха тем, что вредит России, но нужна для того, чтобы ее защитить. При этом, говоря о «России», они используют оба языка — язык имперского пространства и язык национального государства, существующего внутри политически очерченных границ. В то же время, не занимая четкой политической позиции, некоторые из наших информантов тем не менее чувствительны к вопросу политических перемен: они мечтают о мире и, иногда, даже о демократии, которая представляется эффективным способом решения конкретных социальных проблем.