Амбивалентный суперцикл: выборы более чем в 60 странах демонстрируют, что электоральная демократия не терпит поражения, в отличие от демократии либеральной

Две демократии и призрак рецессии

Исход президентских выборов в США подводит черту, за которой вполне можно оценить предварительные итоги электорального суперцикла 2024 года. С начала года в мире состоялись, помимо выборов в Европарламент, 75 голосований национального уровня в 63 странах, которые, по подсчетам журнала The Economist, охватили территории с населением примерно 3,4 млрд человек; до конца года предстоит еще более десяти таких голосований. В 47 случаях выбирались легислатуры или их часть, в 29 — президенты. Этот грандиозный парад избирателей пришелся на период «демократической рецессии», продолжающейся уже около десятилетия, а потому ожидался политиками и экспертами с изрядным напряжением (→ Re: Russia: Стресс суперцикла). Впрочем, главные опасения были связаны не столько с дальнейшим наступлением автократии, сколько с тем настроением, которое можно выразить формулой «Многие выборы пройдут демократично, но это не значит, что их результаты вам понравятся».

Действительно, для адекватной оценки предварительных результатов электорального суперцикла необходимо четко отделить, что он говорит нам о судьбе демократии как таковой и что — о судьбе либеральной демократии. С первой дела обстоят не так плохо, если понимать под демократией готовность и способность населения выражать свои предпочтения, менять правительства и настаивать на своем, даже вопреки частично контролируемым властями медиа и политическому мейнстриму. По подсчетам The Economist, достаточно демократичными и состоятельными можно признать выборы в 42 странах, то есть две трети. Со второй — с либеральной демократией — все гораздо хуже: в большинстве случаев она потерпела поражение или подверглась атаке.

Выборы 2024 года проходили при весьма высокой явке. Правда, определенный вклад в это внесли авторитарные государства, где высокие показатели свидетельствуют скорее о растущем недемократизме и фиктивности электоральных процедур. Однако высокие цифры явки наблюдались также и в ряде демократий, свидетельствуя о накале политической борьбы (67% во Франции и Южной Корее или 76% в Австрии), и в неполных демократиях (Монголия, 70%). Прогресс в уровне явки становится особенно заметен, учитывая, что в последнее десятилетие она планомерно сжималась и в целом за последние 15 лет ее средний показатель в мире снизился с 65,2 до 55,5%, по данным Международного института демократии и содействия выборам (IDEA). В 2024 году средняя явка составила 62%, следует из данных, собранных IDEA, и это свидетельствует либо о смене тренда, либо о временном отклонении от него.

Еще один примечательный результат, на который обращает внимание The Economist: кампании по дезинформации, организованные с целью сорвать выборы или подорвать доверие к исходу голосования, вопреки бурным опасениям начала года, не достигли, по всей видимости, значительного успеха. Возможно, пропагандистские кампании, поддержанные извне, имели влияние на настроения избирателей и способствовали определенной радикализации настроений в правом спектре, но лишь в тех случаях, когда для этого была соответствующая почва. В наибольшей степени поддержка извне могла оказать влияние на выборы в Молдове.

Однако в целом можно сказать, что электоральный суперцикл проходил в состоянии обострившейся политической борьбы в большом числе стран. Мы выделяем три ключевых тренда, которые его характеризовали и отразились в значительном числе электоральных кампаний. 

Первый тренд — «устойчивость автократий». Его представляет группа кейсов, где на выборах авторитарные режимы подтвердили или упрочили свои позиции. Таких выборов насчитывается около 20. Второй тренд — «успех оппозиции». Это набор кейсов, в которых оппозиция либо пришла к власти, либо заметно улучшила свой электоральный результат. Такие случаи имели место как в демократических государствах, где оппозиции удавалось победить много лет находившуюся у власти партию, так и в «гибридных» и неполных демократиях и даже в автократиях. Где-то оппозиции удавалось сменить в результате исполнительную власть, где-то нет. Главное в этом сете — это тенденция предпринятых избирателями усилий по изменению статус-кво, которые дали электоральный результат. Таких случаев мы также насчитали 20. Третий тренд объединяет выборы, на которых правые популисты, националисты или крайне правые победили либо существенно упрочили свои электоральные позиции. Этот набор случаев отчасти пересекается с предыдущим, однако мы выделяем его в отдельную категорию, потому что, если в предыдущем случае речь идет о вызове, брошенном оппозицией доминирующей политической силе, то в этом — об идеологической атаке, направленной против прогрессистского, либерально-демократического мейнстрима. Таких выборных кампаний можно насчитать примерно 15.

Власть и оппозиция: силовые практики и вкус к переменам

Шестнадцать, то есть ровно четверть из стран, в которых проходили выборы, Индекс демократии Economist Intelligence Unit (EIU) относит к полноценным автократиям. В большинстве из них диктаторы, половина которых пришли к власти более 20 лет назад (Кагаме, Лукашенко, Путин, Асад, Алиев, Ассумани), подтвердили или укрепили свои позиции, приписав себе еще большее число голосов, чем раньше. Рекордсменом стал Поль Кагаме в Руанде (нарисовал себе 99%), тогда как Владимир Путин — 88%. Однако в четырех автократиях оппозиция оказала сопротивление или выиграла выборы. Это Коморские острова, где сторонники оппозиции бойкотировали выборы, а затем вышли на протесты — их подавила армия, а также Кувейт, Пакистан и Венесуэла, где оппозиция де-факто выиграла выборы или была близка к этому, но не сумела воспользоваться этим, так как режим сохранил контроль над институтами насилия. Тем не менее в трех последних случаях устойчивость диктатуры была поставлена под сомнение, а электоральный успех оппозиции — налицо.

Среди стран, которые Индекс демократии EIU относит к гибридным (19 из 63 стран основной части «суперцикла»), не менее чем в пяти случаях авторитарное правительство сумело подтвердить свои позиции. Правда, в Бангладеш в результате протестов через несколько месяцев правительство все же пало. В двух случаях, наоборот, имела место победа оппозиции, особенно впечатляющая в Сенегале, где дуумвират двух ее лидеров выиграл президентские выборы непосредственно вскоре после освобождения из тюрьмы. Впечатляющими были успехи оппозиции также в странах несовершенной (flawed) и полной демократии. Здесь оппозиция одержала победу над политическими силами, прочно и давно (иногда десятилетиями) находившимися у власти. Прежде всего это Ботсвана, где правящая коалиция потерпела поражение впервые за 60 лет, и Южная Африка, где Африканский национальный конгресс впервые с момента первых демократических выборов 1994 года утратил большинство в парламенте, а также Япония и Великобритания, в которых правящие партии потеряли власть впервые за полтора десятилетия. К этому же набору случаев, «переворачивающих доску», можно отнести победу оппозиции на парламентских и президентских выборах в Панаме и на парламентских — в Южной Корее; в последней оппозиция нанесла сокрушительное поражение правящей консервативной Партии власти народа президента Юн Сок Ёля на фоне обвинений в коррупции. В Индии оппозиция серьезно потеснила позиции правящей партии Бхаратия джаната и премьера Нарендры Моди.

Эти случаи свидетельствуют как о действенности электоральных процедур в странах не только в основном демократических, но и полуавторитарных, так и о стремлении избирателей во многих частях света к переменам и изменению сложившегося статус-кво. Все это не позволяет сделать вывод, что супервыборы 2024 года стали продолжением авторитарного тренда последнего десятилетия. Скорее они продемонстрировали более высокую активность оппозиции в странах с демократическими и полудемократическими режимами и опирающийся на силу статус-кво в недемократической части спектра политических режимов.

Между победой и поражением: правый популизм и либеральная Европа

Тренд возвышения правых популистов и ультраправых характеризует прежде всего пул наиболее демократических стран, преимущественно стран «коллективного Запада», и имеет общую природу: практически повсеместно их подъем построен на критике прогрессистского и либерально-демократического мейнстрима. 

В Европе успех правых проявил себя как на выборах в Европарламент (→ Re: Russia: Европейский баланс), так и — в разной степени — практически на всех национальных выборах. В Бельгии консервативный Новый фламандский альянс сохранил позиции крупнейшей партии в парламенте, второй стала крайне правая Vlaams Belang. Во Франции ультраправое Национальное объединение Марин Ле Пен выиграло первый тур парламентских выборов и не смогло получить большинство в парламенте лишь в результате беспрецедентного объединения остальных политических сил, что парализовало работу нового законодательного собрания. Австрийская Партия свободы набрала на выборах наибольшее число голосов, что стало самой крупной электоральной победой крайне правых со Второй мировой войны. Президентом Словакии был избран союзник пророссийского премьер-министра Роберта Фицо Петер Пеллегрини. Заметно увеличили свое присутствие в национальных парламентах популистские чешская ANO и португальская Chega. Литовская «Заря Немана», несмотря на антисемитские заявления ее лидера Ремигиюса Жемайтайтиса, не только впервые вошла в парламент, но и оказалась в правящей коалиции.

При этом в практически нигде в Европе ультраправым и правым популистам не удалось установить контроль над исполнительной властью. И это не случайно: главный эффект европейского «правого поворота» состоит не в том, что они получают большинство, а в том, что радикализующие свои повестки правые партии увеличивают электоральный результат, а этот успех опирается на жесткую критику партий и политик либерального спектра и центристов. Вместе с тем сформированные в ходе борьбы с праворадикальной риторикой исполнительные коалиции часто являются крайне неустойчивыми: правящая коалиция Германии, например, не выдержала раздирающих ее конфликтов и назначила внеочередные выборы на февраль 2025 года, а Франции, чтобы сформировать правительство после парламентских выборов в июле, потребовалось более двух месяцев. В свою очередь, неэффективная работа коалиционных правительств подогревает цинизм избирателей и увеличивает популярность крайне правых и крайне левых партий (как в последние месяцы и происходило в Германии). Поэтому сказать, что в 2024 году Европа справилась с атакой «справа», было бы неверно — скорее, речь о временной передышке.

Подведение более полных итогов президентских выборов в США демонстрирует, что впечатляющая победа Трампа была достигнута благодаря сочетанию двух факторов — увеличению числа проголосовавших за него избирателей примерно на 1,7 млн человек, и демобилизации демократического электората: за Камалу Харрис проголосовало на 8,1 млн избирателей меньше, чем за Байдена в 2020 году (по данным The Associated Press на утро 15 ноября). Иными словами, фактор привлечения Трампом новых сторонников среди «спящего электората» гораздо менее значим, чем фактор падения доверия к демократическому кандидату среди его потенциальных сторонников.

В известном смысле, можно предположить, что европейские центристы оказались сегодня в том же положении, что Демократическая партия США в 2020 году, когда победа Байдена в схватке с Трампом показалась демократам гораздо более значимой и надежной, чем была на самом деле.