Мифология «коллективной жертвы» и стратегическая деполитизация

Генезис государственного антилиберализма: вызовы и стратегический ответ 2012 года

Идейные основания нынешнего политического режима в России складывались с 2012 года как ответная реакция на прогрессивную общественную мобилизацию. Известие о возвращении Владимира Путина на пост президента страны подстегнуло тогда волну политических протестов российского городского класса. Демонстрации и митинги на Сахарова и Болотной, марши и акции, организованные в 2011–2012 годах в Москве, Петербурге и других больших городах России, обозначили ясную угрозу для политической верхушки со стороны «разгневанных горожан».

Консервативный и националистический поворот российского руководства стал стратегическим ответом на эту угрозу. Российские власти противопоставили прозвучавшему требованию права голоса и демонстрации достоинства тезис о величии России, ее особом цивилизационном статусе и миссии по сохранению исторических традиций и православных ценностей. Этот позитивный посыл был усилен тезисом об упадке западной цивилизации, проявлением которого являются господствующие на Западе либеральные ценности и практики, не соответствующие традиционным, ориентированным на семейные ценности нормам, которые были объявлены единственным достойным образцом для подражания. Таким образом, российские политические элиты противопоставили западному либерализму российский национализм, традиционализм и антилиберализм.

Этот набор идей не является идеологией в строгом смысле (в каком идеологией является, например, марксизм) — идеологии обычно системны и в какой-то степени рациональны (хотя идеология фашизма, например, опирается на иррационализм). Концепции и образы, которыми оперируют сегодня в Кремле, не дотягивают до идеологии, но имеют прямое отношение к активному и централизованному конструированию российской идентичности с опорой на идеи и, главное, на коллективные эмоции, которые перенаправляются на врага и используются политическими элитами для собственной легитимации.

Мифология «коллективной жертвы»

Влияние и мобилизационный потенциал конкретных идей измеряются степенью их общественного резонанса. Разные идеи затрагивают людей с разной интенсивностью, в зависимости от того, как они резонируют с индивидуальным жизненным опытом, жизненными потерями и достижениями, стремлениями и чаяниями. С этой точки зрения ключевой идейный пакет, к которому российская общественность отнеслась с наибольшим пониманием и откликом, — это идея «коллективной жертвы». В последние десять-пятнадцать лет «идейные предприниматели» Кремля легитимировали свое политическое руководство, опираясь на чувство коллективной травмы, связанной с посткоммунистическим переходом 1990-х годов.

Негативные коллективные эмоции, связанные с социальной неустроенностью, экономическими лишениями и нестабильностью, утратой советского чувства величия и исключительности, а также негодование по поводу растущего неравенства, коррупции и несправедливости, с помощью идеи «коллективной жертвы» были направлены на «другого». Когда есть «коллективная жертва», всегда появляется образ «преступника», того, кто несет ответственность за нанесенные травмы. В России образ этого ответственного за все «другого» (преступника) конструировался вокруг представлений о «Западе», «глобальном капитализме», США и переносился на их российских «представителей» — олигархов, либеральных реформаторов и прочие либеральные голоса.

Идея России как «коллективной жертвы» стала основанием политики ресентимента, опирающейся на чувства озлобленности, унижения и беспомощности, которые перевоплощались в агрессию и злорадство в отношении врага («другого»), того, кого воспринимали как источник всех зол.

Российские элиты не были изобретателями идеи «коллективной жертвы» и политики ресентимента. На самом деле, любая политика идентичности имеет значительные шансы перерасти в мифологию «коллективной жертвы», политику ресентимента и дальнейшее скатывание к экстремизму и насилию. Такие шансы велики, но их реализацию можно предотвратить. Мартин Лютер Кинг, знаменитый лидер движения за гражданские права в Соединенных Штатах (и один из создателей политики идентичности в современном ее понимании), осознавал опасность принятия позиции жертвы и призывал к личной ответственности, зрелости и самокритике. Борьба за коллективное признание должна основываться на вере в себя, а не на агрессивном поиске признания извне. Эволюция движения за гражданские права в Соединенных Штатах продемонстрировала, что уклонение от мифологии «коллективной жертвы» и, следовательно, с вероятностью вытекающих из ее принятия призывов к насилию — непростая задача. Движение «Нация ислама» Элайджи Мухаммеда и черный национализм Малкольма Икс представляли собой более наполненные расовой нетерпимостью формы движения за гражданские права.

Стратегическая деполитизация и военная мобилизация

Таким образом, в отсутствие морального императива (подобного тому, о котором говорил Кинг) российская политика идентичности продвигала логику «коллективной жертвы» на национальном уровне и привела к прогрессирующей эскалации конфликта России с Западом, этапами которой стали сначала аннексия Крыма и война на востоке Украины, а затем и полномасштабное вторжение в Украину в феврале 2022 года, которое в свою очередь стало кульминацией развития тех идей, которые пропагандировались и продвигались Кремлем и его спикерами в течение предыдущего десятилетия.

Это трагическое и безответственное решение, ставшее возможным в условиях персоналистской автократии, довело политику идентичности в российском стиле до последней черты, превратив Россию в страну, противостоящую «коллективному Западу» и Украине, которая, согласно российской пропаганде, контролируется националистическими и фашистскими силами и в конечном счете западными элитами. Эта пропагандистская риторика скрывает за собой реальность настоящей войны против свободы соседней страны, которая раньше была неотъемлемой частью советской, а до этого — частью российской империи. Советские флаги, установленные на вновь оккупированной российскими войсками территории, являются ярким отражением империалистического характера этой войны.

Хотя политика ресентимента и идея «коллективной жертвы» находили значительный отклик в стране, развязанную сейчас войну большинство россиян было вынуждено принять как данность, которую они не могут изменить. Их эмоциональная вовлеченность в мифологию «коллективной жертвы» вовсе не означала, что они поддержали бы решение Путина о вторжении (если бы с ними посоветовались). Но реальность войны, навязанная сверху, навязывала новые императивы как правящим элитам, так и народу.

Многие из тех, кто не соглашался и мог покинуть страну, бежали. Однако у большинства не было такого выбора, и они вынуждены были заимствовать из российских СМИ риторические средства и идеи для оправдания своей позиции пассивного принятия войны или даже более активной, риторической ее поддержки. Позиция усвоенной пассивности и дистанцирования от тяжелой информации о преступлениях российских войск, гибели мирных жителей и разрушениях в Украине обозначает еще один важный аспект дискуссии об идейных основаниях современной российской политики. Стратегическая деполитизация российского общества — еще одна важная опора, дополняющая идею «коллективной жертвы». Кремлевская пропаганда уже давно продвигает идею, что политика — это грязное дело, призывая людей оставить эту сферу доверенному лидеру, который уже повысил международный статус России и продемонстрировал свое внимание к социальным проблемам страны.

Недавнее решение об объявлении мобилизации в России в какой-то степени опирается на этот столп деполитизации. Ожидается, что российские граждане с готовностью воспримут призыв к защите отечества. Но также очевидно, что это решение идет вразрез с формировавшимися ожиданиями: «вы там, наверху, делайте политику, но позвольте нам жить». Поэтому общественная реакция на мобилизацию будет различаться в зависимости от того, на какую из двух идейных основ в большей степени опирается обыватель. Если в общественном сознании сильнее резонирует политика ресентимента и коллективной жертвы, то идея защиты родины от врага будет выглядеть приоритетной. Если доминирующей установкой являются деполитизация и отмежевание от государства, то, скорее всего, «возвращения в политику» через личное участие в военных действиях не произойдет. Мобилизация будет порождать широкое недовольство и стремление уклониться от призыва, хотя давление общественного мнения и кодекса мужской чести, конечно, будут склонять баланс в другую сторону. 

В ожидании альтернативы

Империалистический характер войны, которую Россия ведет в Украине, также опирается на идеи исключительности России, русской культуры и цивилизации, которые внедрялись в общественное сознание с начала консервативного поворота 2012–2013 годов. Подобные войны за сохранение колоний также хорошо знакомы нам из прошлого, что позволяет извлечь некоторые уроки из их истории.

Прогрессивное, антивоенное и антиимпериалистическое гуманистическое мышление Жан-Поля Сартра и его выступления в поддержку независимости Алжира в то время, когда Франция была вовлечена в империалистическую войну, становятся сейчас поводом для размышлений об идейных основаниях альтернативных политик, которые могут быть востребованы в России (если не сегодня, то завтра). Подобно Кингу, Ж.-П. Сартр исповедовал индивидуальную свободу воли и моральную ответственность. И эти идеи являются полной противоположностью идеологии «коллективной жертвы», которую сегодня исповедуют правящие элиты России.

Хотя борьба против «внутренней колонизации» афроамериканцев в Соединенных Штатах и ​​деколонизация Франции, возможно, еще не полностью завершена, прогресс в обеих странах очевиден и неоспорим. Борьба против внутренней колонизации граждан России была подавлена, не успев начаться.

На данный момент может казаться, что нет места для альтернативных идей. Однако уже сегодня совершенно ясно, что политика «коллективной жертвы» и ресентимента привела Россию к обрыву, и вот уже больше шести месяцев мы наблюдаем падение страны в пропасть. Рано или поздно России потребуются свои собственные Мартин Лютер Кинг и Ж.-П. Сартр, а также новая политика и идеи, поддерживающие нравственное возрождение, личную ответственность и отказ от насилия во всех аспектах жизни, будь то внутренние или международные, политические, экономические или социальные, семейные или индивидуальные.