Превращения идентичностей: война трансформировала украинскую политическую географию, но ее главный вопрос остался неизменным

Юго-восток: от «пророссийского» к «русскоговорящему»

Переход российско-украинского конфликта в фазу затяжной войны, которая может продолжаться годами, и постепенное ослабление эффекта «ралли вокруг флага» в украинском обществе (о чем Re: Russia писала недавно) ставят вопрос о том, как будет организована и структурирована политическая жизнь Украины в новых условиях и, в частности, как поддержка руководства страны в противостоянии российской агрессии может получить более прочную институциональную основу, сохранив при этом пространство политической конкуренции и демократической нормальности. 

При том что Украина отказалась от проведения президентских выборов в условиях войны, выборы в парламент, которые должны в норме пройти в следующем году, вполне могут состояться, а значит, в украинскую политическую повестку с неизбежностью вернется проблема множественности «украинских идентичностей». Сама вероятность проведения выборов заставляет украинских политиков искать свои политические ниши в новых условиях, пишет политолог Константин Скоркин в обзоре «Возвращение политики» на Carnegie Politika. Хотя российское вторжение 2022 года и привело к небывалому сплочению украинского общества, ослабив значимость прошлых разделительных линий, социально-экономические и языковые особенности населения юго-востока по-прежнему требуют представительства в политическом процессе в условиях новой реальности, констатирует эксперт. 

Действительно, политико-географический раскол на юго-восток, с его пророссийскими симпатиями и советским ресентиментом, и северо-запад, ориентированный на Европу и проект национального украинского государства, пронизывает всю постсоветскую политическую историю Украины. Например, опрос начала февраля 2014 года показывал, что в целом идею интеграции с Россией в единое государство поддерживали всего 12% украинских респондентов, но на востоке это был каждый четвертый (26%), на юге — каждый пятый (19%), в то время как в центре и на западе — считаные проценты.

После российской агрессии 2014 года вопрос интеграции с Россией стал в публичном политическом поле Украины неактуальным и табуированным. По данным опроса Gallup, проведенного осенью 2014 года, за членство Украины в ЕС выступали 59% респондентов — против 17%, которые высказались за членство в Таможенном союзе России, Белоруссии и Казахстана, тогда как осенью 2013 года цифры поддержки этих проектов составляли соответственно 42 и 37%. В 2014 году в восточных и южных регионах Украины прозападные партии набрали больше голосов, чем пророссийские, причем их доминирование не было связано с националистической радикализацией: крайне правые «Свобода» и «Правый сектор», хоть и играли заметную роль в Евромайдане, на выборах совокупно получили лишь 6,5% голосов избирателей. 

Другими словами, после вторжения 2014 года юго-восток Украины как политическая общность, ориентированная на советское прошлое и российское настоящее, фактически перестал существовать — жители этих регионов переключили свои ожидания и устремления на общеукраинское будущее. Историк Дэвид Марплс метафорично сформулировал эту мысль так: «Советское наследие, которое влияло на предыдущие выборы, теперь, подобно статуям Ленина, предано забвению». Однако в действительности особая восточноукраинская идентичность не исчезла, но лишь утратила прежние формы своего политического представительства. 

После начала конфликта с Россией в 2014 году повседневное использование украинского языка существенно расширилось на всей территории Украины, отмечают исследователи. Тем не менее проблема языковых прав и политических возможностей русскоязычных граждан даже обострилась после ухода традиционных «прорусских» партий — и в конечном итоге оказала влияние на исход президентских и парламентских выборов 2019 года. Анализ предвыборных заявлений политиков показывает, что риторика Петра Порошенко и партий, ориентированных на украиноязычных избирателей северо-запада, строилась на радикализации вопросов о статусе украинского языка, последовательной десоветизации и «сокращении пространства функционирования русского языка». Кампания Владимира Зеленского и его партии «Слуга народа», напротив, сглаживала языковую и культурно-историческую «разделенность» страны, и риторика консенсуса в культурных и особенно языковых вопросах на базе единства украинской «политической нации» сыграла важную роль в их сокрушительном электоральном успехе.

Националистическая мобилизация в поисках «инклюзивного популизма»

Однако полномасштабное российское вторжение вновь радикализовало в Украине языковой вопрос, этнонационалистическую риторику и отношение ко всему «русскому». Националистическая мобилизация стала вполне естественным ответом на вторжение, а мейнстримная «украинская идентичность» сместилась от политического полюса к этнолингвистическому, и воспроизвести повестку прошлых выборов в новых условиях стало невозможно. Верховная Рада вывела из-под защиты закона о нацменьшинствах «язык страны-агрессора» на время военного положения и еще на пять лет после его отмены, а Киевский городской совет фактически запретил публичное использование русскоязычного культурного продукта в столице. Продолжается и конфликт вокруг Украинской православной церкви. При том что украинское общество в целом положительно воспринимает дерусификацию, пишет Скоркин, «в деталях начинаются немалые расхождения»: против сноса памятников, связанных со Второй мировой войной, высказываются 40% респондентов общеукраинских опросов, а против изъятия русской литературы из школьной программы — 30%.

Помимо этого, война принесла дополнительный фактор политико-географического размежевания. Все доступные опросы последнего времени, как уже отмечала Re: Russia, демонстрируют существенную разницу в отношении к войне и перспективам ее завершения между центром и западом, с одной стороны, и юго-востоком — с другой. Жители юго-востока, напрямую вовлеченные в военную рутину и непосредственно страдающие от тягот войны, проявляют признаки гораздо большей усталости от нее и готовности к компромиссам ради ее скорейшего окончания. Это ситуативное, но важное обстоятельство накладывается на сохраняющиеся лингвокультурные различия, а также близость юго-востока к оккупированным территориям.

По мысли Скоркина, объединяющей платформой, благодаря которой украинские политики смогли бы заручиться голосами жителей юго-востока, может быть проукраинский патриотический популизм — мобилизация русскоязычных избирателей под лозунгами национального единства перед лицом агрессора, то есть реактуализация концепции «политической нации». На этом фланге есть целая плеяда политиков и объединений, готовых претендовать на выражение интересов русскоязычных жителей Украины и продвигать их повестку в общенациональных масштабах: это и правящая партия «Слуга народа», и Алексей Арестович, и давний защитник прав русскоязычных в Украине Дмитрий Разумков. Политики местного уровня из юго-восточных регионов Украины также способны продвигать повестку, связанную с интересами русскоязычного населения, — среди таковых Скоркин называет мэра Харькова Игоря Терехова. 

Старый тип политического представительства русскоязычного и восточноукраинского населения, воплощением которого была «Партия регионов», ушел в прошлое, но на его месте неизбежно появится новый, контуры которого пока не вполне ясны. А украинскому политическому мейнстриму предстоит в условиях войны искать баланс между страхом перед «пятой колонной», на формирование которой будут направлены усилия российской пропаганды, и более инклюзивным политическим проектом «украинского единства», учитывающего лингвокультурные и географические реалии Украины.