В отличие от массовых опросов, метод глубинных интервью не позволяет узнать, какая доля населения придерживается тех или иных позиций, но дает возможность обнаружить и проанализировать различные нарративы и аргументы, которые эти позиции обосновывают. Это становится особенно важно в моменты, когда общественное мнение переживает шок, а публичная сфера находится под сильным давлением (репрессий, цензурных ограничений, чрезвычайных обстоятельств). В частности, в современных российских условиях глубинные интервью позволяют выделить различные типы отношения к войне и вскрыть природу ее декларативной поддержки, которую демонстрирует большинство участников массовых опросов.
Первую волну таких интервью Лаборатория публичной социологии провела в феврале–июне 2022 года (наиболее важные выводы изложены в статье, написанной для Re: Russia, и в подробном отчете об исследовании). В ходе второй волны в октябре–декабре прошлого года исследователи провели 88 интервью, сфокусировав свое внимание на тех, кто не считает себя противниками войны (часть из них участвовала и в предыдущей волне).
Если в первой волне исследователи выделили три отчетливых типа информантов (противники, сторонники и сомневающиеся), то теперь россияне, которые не сформировали антивоенной позиции, слились в единую группу «непротивников» войны, пишут исследователи в отчете по итогам второй волны интервью. И те, кто декларирует свою поддержку войны, и те, кто, по их словам, до конца не определился с позицией, демонстрируют равно неоднозначное отношение к военному конфликту, используя в разных ситуациях и контекстах как провоенные, так и антивоенные нарративы и аргументы. Как отмечала в публикации на Re: Russia сотрудница Лаборатории публичной социологии Светлана Ерпылева, большинство россиян, вероятно, не столько распределены по группам поддержки/неподдержки войны в той или иной пропорции, сколько скорее различаются тем, в какой степени они поддерживают и не поддерживают войну одновременно. При этом обе группы — и условно «поддерживающие», и условно «сомневающиеся» — относятся к войне как к вынужденному злу, ситуации, которой они хотели бы избежать и окончания которой очень ждут.
Практически для всех информантов второй волны начало войны стало шоком. Проблемы украинского «фашизма» и «угрозы со стороны НАТО» не существовало в круге их актуальных обеспокоенностей до начала «спецоперации», полномасштабная война с соседями казалась им невозможной, а претензий к украинцам как к нации не существовало. Однако впоследствии значительная часть из них нормализовала для себя войну и официальные аргументы в ее пользу. После этого, отмечают авторы исследования, их позиция становится достаточно устойчивой и не подверженной новостному фону (новости об успехах и неудачах российской армии, мобилизация) и аргументам «противников» войны, требующих их перехода на другую сторону.
При этом у большинства таких информантов мнение о войне остается противоречивым и многослойным, и в результате мера ее поддержки может изменяться в рамках заданного континуума «непротивления» войне. Это позволяет в зависимости от обстоятельств выбирать ту или иную логику аргументации или даже совмещать несколько разных («Я думал, что мы такие из-за того, что мы сидели, ничего не делали. Мы позволили нашему правительству так поступить. Но это верхушка айсберга, а потом там находятся какие-то более глубинные причины»). Как правило, заимствования из официального дискурса («противостояние России и Запада», «суверенитет» и «безопасность») конфликтно соседствуют с апелляцией к общегуманистическим соображениям.
Среди провоенных аргументов особую популярность набирает «реверсивное» оправдание войны: отчаянное и мощное сопротивление украинцев, их успехи и поддержка со стороны западных стран используются как доказательства неизбежности войны («Я не знаю, по адекватным мы причинам напали, не по адекватным, но то, что весь мир объединился против России… какие-то подрывные работы идут в сторону России. Такое ощущение, что несправедливо обижают мою страну»). Восприятие войны как чего-то неизбежного, неуправляемого, вроде природной катастрофы, — еще один нарратив, который позволяет не противиться происходящему («Я не сторонник военных действий, вот этих насильственных мер. Но раз случилось, то случилось, я никак повлиять на это не смогу»). Такая риторика «помогает людям сохранять гуманистическую позицию по отношению к ужасам войны, но одновременно — не выступать против вторжения России в Украину», — пишут авторы исследования.
Исследователи выделили четыре типа «непротивников» войны. Во-первых, это те, кто выражает уверенность в необходимости как решения о ее начале, так и ее победного завершения. Во-вторых, это те, кто выражает веру в необходимость/неизбежность начала войны, но не хочет ее продолжения. В-третьих, те, кто не считает начало войны неизбежным и необходимым, но признаёт, что теперь «надо довоевывать», избежать поражения. В-четвертых, те, кто не уверен ни в одной из этих позиций и пытается устраниться от выражения определенного мнения. Парадоксальным образом тот факт, что именно группа «непротивников» является самой значительной и репрезентативной среди информантов, согласуется с выводами совместного исследования полстерской компании ExtremeScan и Re: Russia, в котором мы обозначили несколько кластеров «непротивников» в диапазоне от существенной, но неполной поддержки войны до молчаливой ее неподдержки.
У большинства информантов война не вызывает положительных эмоций. Тревога, которая приобрела характер фоновой, вынуждает их использовать различные адаптивные стратегии; это касается и потребления информации. Доступ к альтернативным ее источникам не оказывает ожидаемого эффекта, и информанты стремятся минимизировать обращение к ним. В то же время даже определенно выраженная поддержка войны (первый тип «непротивников») не означает теперь одобрения действия властей. Напротив, наиболее активные сторонники войны являются самыми строгими критиками военного и политического руководства страны, обличающими провалы командования, неэффективность мобилизации и т.д. (эффект «рассерженных военкоров»). «Парадоксальным образом активная и последовательная поддержка войны в Украине обладает протестным потенциалом», — делают вывод исследователи.
Пассивность же большинства «непротивников» связана не с отсутствием доступа к информации, способности к состраданию или критическому мышлению, но со слабостью навыков политической солидарности и политического участия, резюмируют исследователи. Но эта пассивность позволяет российским властям с относительным успехом выдавать ее за поддержку.