Противопоставление «путинской стабильности» «лихим девяностым» стало одним из важнейших нарративов российского авторитаризма: турбулентность первого постсоветского десятилетия призвана служить фоном для экономических успехов и образа устойчивости социального порядка новой эпохи. На другом полюсе политического спектра воспоминание об эпохе противоречивых реформ и травматического крушения прежнего уклада окрашивает «постреволюционный» ресентимент. И хотя некоторые современные опросы демонстрируют заметное снижение актуальности дискуссии о 90-х и остроты переживания травмы, десятилетие остается в массовом восприятии образцовой эпохой «негатива».
Новое исследование социологического проекта PROPA высвечивает несколько важных особенностей в современном восприятии 90-х. Во-первых, оно показывает дистанцию между личным и семейным воспоминанием об эпохе и ее социотропической оценкой. Эта дистанция отражает эффект пропагандистского мифа и «партийных» оценок.
Во-вторых, исследователям удалось уловить и показать значимость «семейного нарратива»: дети тех, кто лучше оценивает личный опыт проживания 90-х, более толерантны к эпохе в целом.
Наконец, полученные данные позволяют предполагать, что крайне негативный образ проведенной в 90-е приватизации ведет к проблематизации в восприятии россиян самого понятия частной собственности, которое не стало для них элементом нормативных представлений о социальном порядке.
Принято считать, что 1990-е годы, на которые пришлась эпоха рыночных реформ, воспринимаются в народном сознании как болезненное время. Использовав данные телефонного опроса, проведенного проектом PROPA в июне 2024 года, мы решили узнать, как оценка постсоветских десятилетий — 1990-х и 2000-х — преломляется в личных воспоминаниях и семейной памяти жителей России и действительно ли большинство россиян критически настроены к периоду перехода к рынку и таким кардинальным реформам, как приватизация, а также к последовавшему за реформами десятилетию.
90-е годы действительно имеют дурную репутацию, но дело не только в семейном опыте. Как и ожидалось, большинство респондентов считают 90-е отрицательным периодом как для своей семьи, так и для истории России — 61 и 74% соответственно (см. таблицу 1). При этом более четверти опрошенных (28%) все же считают их положительным периодом для семьи, в то время как для истории России в целом положительно оценивают их лишь 17%.
На первый взгляд это может показаться странным, ведь люди склонны экстраполировать собственный опыт на других и на время, о котором идет речь. Но в действительности восприятие общего положения дел в стране и того или иного периода в прошлом зависит также от информации, которую респонденты получают из СМИ. Потому самое простое объяснение более чем десятипроцентного расхождения в оценке опыта семьи и страны — эффект постепенной монополизации СМИ в России: установив контроль над телевидением в начале 2000-х, Кремль выбрал 90-е в качестве мишени для критики, противопоставляя их относительному благополучию «нулевых». И эта тенденция, начало которой можно датировать 2003–2004 годами, сохраняется и двадцать лет спустя. Так что представления россиян о 90-х как об отрицательном периоде для страны, судя по всему, основаны не только на семейном опыте, но и на медианарративах.
Опрос показал также, что отношение к 90-м зависит от года рождения и может передаваться внутри семьи от родителей к детям. Примечательно, что, хотя среди более молодых респондентов отношение к 90-м в среднем лучше, мы имеем дело не с прямолинейным трендом, а с волнообразными колебаниями. Доля позитивного восприятия 90-х в отношении своей семьи выше всего среди респондентов 48–53 и 18–23 лет (график 1). В середине 90-х респондентам первой группы (48–53) было около двадцати лет. В этот момент они выпускались из школ и вузов и, вероятно, могли быстрее сориентироваться в новых социально-экономических условиях. Фактически респонденты этой возрастной группы потеряли в 90-е меньше других — и в материальном плане, и в плане трудового стажа.
Респонденты второй группы (18–23) в 1990-е еще не родились, и логично предположить, что они отвечали на этот вопрос, опираясь на свидетельства старших членов семьи. Таким образом, наблюдается своего рода преемственность от первой группы ко второй — первая приходится по возрасту «родителями» второй группе.
То же касается и негативного отношения к 90-м. Наиболее отрицательно для своей семьи этот период оценивают респонденты в возрасте 60 лет и старше — 69–70%. В середине 90-х им было около тридцати лет и больше. Многие из этого поколения встретили крах всего советского проекта и перемены в экономике, находясь на начальном этапе или в расцвете своего профессионального пути, столкнувшись с рисками потери работы, заработка и социального статуса. Пережитые «родителями» трудности, вероятно, отразились на «детях» — следующем поколении, которому сейчас 30–40 лет: в возрастной группе 36–41 год доля негативной оценки опыта 90-х составляет 64%. По этому показателю они уступают только группам 60+.
Отсутствие собственного опыта жизни в это время не препятствует формированию оценок относительно опыта семьи. Респонденты группы 30–35 лет застали 90-е в детском возрасте, и 20% из них затруднились с ответом, однако в двух младших группах доля затруднившихся даже ниже. Таким образом, судя по всему, среди затруднившихся с ответом оказались те, кто выразил тем самым неоднозначность своей оценки, а не просто отсутствие какого-либо мнения.
Отношение респондентов к «нулевым» намного лучше. Оценки респондентами 2000-х оказываются более позитивными и при этом более консистентными: 74–75% считают этот период скорее положительным и для своей семьи, и для страны в целом. Тогда как 16–19% оценивают его скорее отрицательно и для семьи, и для страны. Доля позитивных оценок семейного опыта в 2000-е в три четверти респондентов так высока, что практически упирается в границу между лояльными и оппозиционными респондентами, так что на этот раз при оценке опыта страны мы не наблюдаем значительного «пропагандистского бонуса».
Что же конкретно обеспечило такой контраст между двумя постсоветскими десятилетиями в опыте семей наших респондентов? В «нулевые» меньше россиян сталкивались с проблемами. Действительно, если сравнивать воспоминания респондентов о 1990-х и 2000-х, то видно, что негативных событий в 90-е было значительно больше (график 2). Более половины отметили, что их семьи потеряли сбережения, — 61%, в каждой третьей семье кто-то потерял работу/бизнес (34%), каждая четвертая семья сталкивалась с криминалом/вымогательством (26%), каждая десятая пострадала от войны (11%, мы не уточняли, как и от какой именно войны).
В 2000-е все эти показатели снижаются, хотя, например, доля семей, в которых кто-то потерял работу, остается довольно высокой — 19%. Для сравнения: в исследовании проекта «Хроники» задавался схожий вопрос — «Вас или кого-то из членов вашей семьи сократили на работе или же вы потеряли бизнес?». В июне 2022 года доля семей, в которых кто-то потерял работу/бизнес, по данным «Хроник», составляла 12%, в октябре 2022-го и феврале 2023-го — по 9%, в октябре 2023-го — 7%. Однако по сравнению с 90-ми в 2000-е проблема стала почти в два раза менее актуальной.
Наиболее заметна разница в отношении самой массовой проблемы 90-х — потери накоплений. Доля респондентов, чьи семьи пострадали таким образом, в 2000-е составляет 16% против 61% в 90-е. В то же время вопреки распространенной ассоциации между криминалом и 90-ми годами, когда, как поется в известной песне, «убивали людей», прогресс в этом вопросе оказался значительно скромнее.
Вероятно, столь значительная разница в оценках 1990-х и 2000-х объясняется в большей мере негативным, а не позитивным опытом. Позитивных событий в семьях респондентов в «нулевые» было больше, чем в 90-е, однако отличие на этот раз оказалось не столь существенным (график 3). Например, в 2000-е годы за границу стали ездить семьи 22% респондентов — по сравнению с 14% в 90-е. С одной стороны, это увеличение в полтора раза, однако, с другой стороны, относительная разница составляет весьма умеренные 8%. Видимо, не стоит преувеличивать и степень удовлетворенности ростом материального благополучия. Хотя 2000-е сегодня стереотипно ассоциируются с ростом доходов, судя по всему, этот рост лишь повышал уровень текущего потребления, но не обеспечивал накоплений: только 18% ответили, что их семьи накопили значительную сумму денег (в сравнении с 10% в 90-е).
Таким образом, судя по нашему опросу, диаметральный разворот по отношению к «нулевым» связан не столько со значительно большей распространенностью позитивных событий в жизни семей, сколько со значительным сокращением опыта негативных событий. Стоит сказать, что это в целом соответствует известной закономерности негативного уклона, когда негативному опыту люди уделяют больше внимания, чем позитивному.
Кроме того, при составлении баланса негативных и позитивных событий за один и тот же период мы видим, что потеря работы в 90-е в целом «обнуляла» трудоустройство на новую работу (потеряли 34%, нашли 35%). В 2000-е работу чаще находили, чем теряли (потеряли 19%, нашли 42%). Иначе обстоят дела с потерянным сбережениями. Если в 2000-е как будто наблюдается «баланс» потерь средств и новых накоплений (потеряли 16%, накопили 18%), то в 1990-е лишь 10% семей удалось накопить значимую сумму денег — при потере сбережений у 61% семей.
Вопросы приватизации и частной собственности продолжают вызывать разногласия даже несмотря на то, что большинство семей респондентов имели опыт приватизации. Почти половина респондентов ответили, что их семьи приватизировали квартиру в 1990-е (48%). Каждая четвертая семья приватизировала земельный участок (24%), каждая шестая — частный дом (16%). Малое/среднее и крупное предприятия приватизировали по 1% семей респондентов. 34% респондентов ответили, что их семьи ничего не приватизировали в 1990-е. В 2000-е приватизировали уже реже: 77% респондентов ответили, что их семьи ничего не приватизировали за этот период. В целом 75% семей респондентов приватизировали что-то либо в 90-е, либо в 2000-е; соответственно, 25% утверждают, что не приватизировали ничего ни в 90-е, ни в 2000-е.
Мизерная доля респондентов, чьи семьи приватизировали какое-либо предприятие в 90-е, отчасти может быть причиной того, что большинство опрошенных скорее согласны с пересмотром результатов приватизации 90-х годов и возвращением государству частных предприятий — 67% (таблица 2). В большей степени эту точку зрения разделяют респонденты в возрасте 55+ — 77%, однако даже в младшей возрастной группе (18–34 лет) 49% согласны, что результаты приватизации следует пересмотреть. Таким образом, легитимность приватизации предприятий по-прежнему, как и в начале 2000-х, не защищена.
Интересно также, что за последние десятилетия сформировался новый паттерн критического отношения к приватизации. Если в старших возрастных группах (35–54 и 55+) с пересмотром приватизации чаще согласны респонденты, негативно оценивающие 90-е для своих семей, то в возрастной группе 18–34 лет респонденты, в целом позитивно оценивающие семейный опыт 90-х, напротив, чаще согласны с пересмотром приватизации и возвращением государству частных предприятий: 56% против 46% среди тех, кто 90-е оценивает скорее отрицательно. Таким образом, даже позитивные представления о 90-х не становятся оправданием приватизации.
По всей видимости, нелегитимность приватизации в восприятии большинства респондентов бросает тень на проблематику частной собственности в целом. С одной стороны, 19% опрошенных согласны «безвозмездно отказаться от своей собственности в пользу государства». Эта точка зрения чаще всего разделяется респондентами в возрасте 55+ — 25%. В младшей возрастной группе (18–34 лет) согласны отказаться от своей собственности в пользу государства 10% респондентов, в средней (35–54 года) — 18%.
С другой стороны, мнения респондентов по вопросу, обязательно ли иметь право на частную собственность, чтобы быть полноправным гражданином, разделились. Половина респондентов (52%) полагает, что право частной собственности не является обязательным атрибутом полноправного гражданина. Несколько меньше не согласны с этим утверждением (41%). Ответы на вопрос сильно коррелируют с уровнем образования респондента: скорее согласны чаще респонденты без высшего образования (60%), мнения респондентов с высшим образованием распределились почти поровну — 45% согласны, 50% нет (5% затруднились ответить).
Не следует сгущать краски: вопрос о наборе прав полноправного гражданина выглядит достаточно абстрактным и далеким от повседневной практики, а потому может быть сложным для респондентов. В более прагматичном измерении три четверти респондентов (таблица 2) все же не готовы бесплатно отдавать свою собственность государству. Однако можно констатировать, что право частной собственности не приобрело для российских респондентов статуса безусловной нормы, что, по всей видимости, связано с негативным отношением к «большой приватизации».
Подводя итог, можно заключить, что в представлениях респондентов наблюдается контраст в отношении к 1990-м и 2000-м годам. Представление о 90-х как о негативном историческом опыте для страны, вероятно, в некоторой степени подогревается пропагандой — на это указывает разрыв в оценках семейного опыта 90-х и «коллективного». Однако в целом скепсис в отношении 90-х хорошо объясняется семейным опытом негативных событий (в первую очередь потери сбережений и работы/бизнеса), который не уравновешивался позитивными событиями. Вероятно, «нулевые» выигрывают в глазах респондентов именно благодаря сокращению негативного опыта. В целом отношение к 90-м волнообразно варьируется по возрастным группам, причем значение может иметь как опыт респондентов, так и опыт их родителей. Негативное отношение к 90-м, вероятно, повлияло на оспариваемость приватизации как в отношении предприятий, так и в отношении института частной собственности как такового. Это происходит даже несмотря на достаточно массовый семейный опыт приватизации в 90-е, вероятно, потому что респонденты все менее склонны рассматривать малую приватизацию, наделившую их личной частной собственностью, и большую приватизацию как две части единого процесса.