Обратная эволюция манипулятивной диктатуры

Путинская манипулятивная диктатура: триумф и кризис

Политический режим Владимира Путина прошел длинный путь эволюции с 2000 года, когда в наследство от Бориса Ельцина он получил несовершенную демократию с медиамагнатами, грязными выборами и деморализованной и поляризованной общественностью. Первые 12 лет его правления — включая четыре года президентства Дмитрия Медведева — представляли собой постепенную трансформацию этого наследия в информационную, или манипулятивную, диктатуру, «диктатуру обмана» (spin dictatorship). 

В отличие от более знакомых нам репрессивных диктатур, «диктатур страха», манипулятивные диктатуры опираются преимущественно на информационные манипуляции, нежели на репрессии и террор. Примерами здесь могут служить Сингапур при Ли Куан Ю и Венгрия при Викторе Орбане. В таких системах режим не убивает и не сажает в тюрьму тысячи своих политических оппонентов. Вместо этого он контролирует средства массовой информации, даже разрешая своим оппонентам публиковаться в нишевых изданиях. Он проводит регулярные выборы, но тайно управляет ими, чтобы обеспечить себе убедительную победу. Политическая оппозиция здесь преследуется и маргинализируется, но не запрещается окончательно. Лидер такого режима создает себе образ высокой компетентности и общественного служения и стремится добиться высокого уровня одобрения граждан, избегая при этом агрессивной риторики или явных репрессий, которые могли бы подорвать этот образ. Манипулятивные диктаторы используют коррупцию на Западе и в международных институтах для кооптации союзников и расширения своего влияния на международной арене.

Команда Путина делала все это весьма эффективно. С конца 1999 года в течение более чем 20 лет его рейтинги одобрения держались выше 60%. Путин стал настолько популярен, что ему не нужно было подтасовывать выборы, хотя выборы, которые он проводил, были все же далеко не безупречными. Государственное телевидение представляло зрителям такую версию мира, которая была интересна и привлекательна для большинства зрителей и льстила их национальной гордости. Путин завел друзей среди западной элиты, а его дипломаты и шпионы создали за рубежом обширные сети. Россия получила возможность провести саммит «Большой восьмерки» в 2006 году и зимние Олимпийские игры в 2014-м. 

Однако со временем Путин потерял веру в профессионалов, которые помогли ему построить эту изощренную автократию. Экономические либералы, которые понимали, как работают рынки, — от Андрея Илларионова до Алексея Кудрина — помогали управлять восстановлением России и нефтяным бумом в 2000-х годах. Соглашаясь с их призывами к осторожности в бюджетной сфере, Путин, видимо, устал слушать их лекции о необходимости уважать права собственности и держать в узде рейдеров-силовиков. Они утратили его доверие, когда после ареста Ходорковского и национализации его компании рынки резко пошли вверх. За следующие три года стоимость российских акций выросла в три раза, а приток прямых иностранных инвестиций увеличился в четыре раза.

Политтехнологи, управлявшие парламентом, выборами и внутренней общественной повесткой, — такие, как Глеб Павловский и Владислав Сурков — также потеряли доверие Путина, когда продемонстрировали чрезмерную лояльность Медведеву и не смогли предсказать и упредить массовые протесты 2011–2012 годов. После этих протестов Путин начал закручивать гайки, отодвинув их на обочину и заменив в течение нескольких лет более циничными технарями вроде Сергея Кириенко. После того как в 2017 году снова вспыхнули протесты, Путин все чаще стал прибегать к помощи спецслужб и полиции. За следующие четыре года, наращивая угрозы репрессий, Кремль фактически трансформировал построенную им прежде манипулятивную диктатуру в более традиционную «диктатуру страха».

Режимная дивергенция: модернизация и внутриэлитный баланс

Почему Путин утратил веру в те изощренные методы, которые так хорошо работали в течение долгого времени? Отчасти потому, что контролировать общество становилось все труднее. Вернувшись в Кремль в 2012 году, Путин попытался заморозить процессы модернизации, следствием которых и стали протесты против его возвращения в президентское кресло. Однако общество отказалось оставаться в замороженном состоянии. В 2012 году охват высшего образования составлял 76% (по методологии Всемирного банка), а к 2019 году вырос до 86%. Несмотря на ужесточение контроля над интернетом, его аудитория продолжала расти. За десять последних лет доля тех, кто пользуется интернетом ежедневно, выросла с 40 до 74%. К концу 2021 года 75% населения России пользовались YouTube. 

Все это чрезвычайно усложняло задачу монополизации новостного пространства. В  2021 году только 42% респондентов заявили, что их основным источником информации о событиях в стране является телевидение. 45% ответили, что эту роль играет для них интернет — социальные сети, блоги, мессенджеры или новостные сайты. Рекордное количество людей посещало антиправительственные сайты и блоги, такие как канал Алексея Навального на YouTube, который в начале 2022 года насчитывал 6,4 миллиона подписчиков. 

Опросы «Левада-центра» свидетельствуют о постепенном прогрессе в области либеральных ценностей. Отвечая на вопрос, какие права и свободы они считают наиболее важными, все больше россиян указывали на свободу слова (61% в 2021 году по сравнению с 34% в 2017-м), право на получение информации (39% по сравнению с 25%) и свободу проведения мирных демонстраций (26% по сравнению с 13%). Даже враждебность по отношению к Западу, которая резко возросла после конфликта вокруг Крыма в 2014 году, пошла в последние годы на убыль. До вторжения в Украину позитивное отношение к США и Европе имело тенденцию к росту в течение семи лет, а к концу 2021 года доля позитивно настроенных к Западу граждан вновь превысила долю настроенных негативно.

Контролировать современное общество с помощью манипуляций очень сложно. Тем не менее лидерам Сингапура это удалось. Одним из вариантов ответа российского режима на модернизацию общества могло бы стать еще более изощренное манипулирование. Однако Путин выбрал противоположный подход. Политический контроль стал более грубым и откровенно репрессивным.

Это соответствовало уже отмеченной траектории эволюции кремлевских кадров. По мере того как профессионалы в области экономики и политтехнологи маргинализировались, окружение Путина все больше состояло из представителей третьей ключевой фракции его режима — силовиков. И хотя выбор в их пользу Путин сделал, безусловно, сам, этот выбор, в свою очередь, все более оказывал влияние на мировоззрение и управленческую психологию Путина. В ежедневном режиме он выслушивал аргументацию сторонников более жесткой линии в отношении политической оппозиции и гораздо реже — тех, кто сомневался в ней или, по крайней мере, чувствовал себя достаточно смелым, чтобы высказать такие сомнения. 

Руководители силовых ведомств, что неудивительно, считали единственными эффективными методами те, на которых специализировались сами силовики. Мягкие меры могли сработать против заблуждающихся местных смутьянов, но не против целенаправленной подрывной деятельности иностранных агентов. И близкие помощники Путина — секретарь Совета безопасности Николай Патрушев и директор ФСБ Александр Бортников — как считается, убедили своего шефа в том, что демонстрации в Москве были организованы из-за рубежа. Полицейское преследование протестов стало более жестким. 

Решение Путина о вторжении в Украину, скорее всего, не было продиктовано внутриполитическими соображениями. Если бы он просто хотел повысить свой рейтинг, он мог бы добиться этого с гораздо меньшим риском, аннексировав ДНР и ЛНР в границах, которые на тот момент контролировались пророссийскими силами. Российская общественность была готова сплотиться вокруг таких «побед», но общественная поддержка реальной войны в 2021 году выглядела слабой. И хотя впоследствии война послужила оправданием для усиления внутренних репрессий, она не была для этого необходима. Репрессии имели тенденцию к расширению в течение как минимум четырех лет до вторжения.

Скорее всего, наоборот, ужесточение внутренней политики создало благоприятные условия для планирования внешнеполитических военных авантюр. Эти планы, в свою очередь, не подвергались критическому обсуждению в ближнем круге Путина, который стал состоять уже почти из одних силовиков, и в результате его грандиозные исторические проекты развивались, все более утрачивая связь с реальностью.

Война и возвращение к диктатуре страха

Внешнеполитическая агрессия не является типичной для «диктаторов обмана». Автократы этого типа начинают войны или военные конфликты реже, чем «диктаторы страха». Лидеры Малайзии не вторгались в Сингапур, а венгерский лидер Орбан, хотя и часто жалуется на историческую несправедливость, не посылал войска, чтобы вернуть территории, некогда относившиеся к Венгрии. Но у Путина есть ядерное оружие, о чем он часто любит напоминать. Его аппетит в отношении рискованных военных авантюр рос, поскольку — от Грузии до Крыма и Сирии — решительное применение силы, казалось, всякий раз приводило его к нужному результату.

Период интенсивной конфронтации с Западом в конце 2021 года и первые недели, последовавшие за вторжением России в Украину, обозначили возможности дальнейшего движения российского режима от гибридной модели, основанной на страхе, к классической, основанной на репрессиях. Последние остатки независимых СМИ — «Эхо Москвы», телеканал «Дождь», New Times и «Новая газета» — были уничтожены, а западные социальные сети, такие как Facebook и Instagram, заблокированы. Новый закон стал грозить пятнадцатью годами тюрьмы тем, кто подвергает критике «специальную военную операцию» и называет ее войной. За первые две недели после 24 февраля было задержано более 13 000 протестующих. Оппозиционные активисты, все еще остававшиеся в России, оказались перед выбором — уехать (как это сделали Дмитрий Гудков и Любовь Соболь) или оказаться в тюрьме (как оказались там Владимир Кара-Мурза и Андрей Пивоваров). 

Является ли то, что мы видим в России сейчас, спустя более семи месяцев после вторжения, классической «диктатурой страха»? В некоторых отношениях параллели кажутся очевидными. Как уже отмечалось, все независимые СМИ были подавлены, и Кремль больше не делает вид, что терпит политическую оппозицию. Хотя иногда Путин придерживается эвфемистической риторики «нормальности», называя войну «специальной военной операцией» и заверяя общественность, что «все идет по плану», в других случаях он выплескивает агрессивные угрозы в адрес оппозиции, как это было в его призыве к россиянам выплевывать «предателей... как случайно залетевшую в рот мушку». Публичные ток-шоу на государственном телевидении, которые и до вторжения не являлись оазисом цивилизованности, теперь выглядят как соревнование, кто из участников сильнее шокирует зрителей жестокостью и агрессивностью своих предложений. Полиция начала преследовать не только политических активистов, но и гораздо более широкий круг людей, стремясь вселить страх во всех, кто пытается или решается протестовать.

И все же в других отношениях Россия после начала войны кажется продолжением России последних четырех лет, ей предшествовавших. По данным правозащитного центра «Мемориал», с 2015 года по декабрь 2021-го число политических заключенных в России выросло с 36 до 83, по состоянию на сентябрь 2022 года их число возросло до 87 (помимо них еще многие — от свидетелей Иеговы до членов запрещенных мусульманских групп — попали в тюрьму за свои религиозные убеждения). Тысячи людей оперативно задерживаются после любой крупной акции протеста, но большинство из них отпускают с предупреждением или штрафом. Это существенно отличается от многих страшных диктатур XX века, когда тысячи или даже миллионы политических заключенных годами томились в трудовых лагерях. 

Появились сообщения о ряде подозрительных смертей в высших деловых кругах, что, возможно, указывает на развернувшуюся под прикрытием войны борьбу между группировками силовых ведомств и организованной преступности за контроль над рентой. Отравления Алексея Навального и Владимира Кара-Мурзы произошли еще до последних международных событий. Возможно, у нас нет полной картины, но, судя по доступной информации, всплеска политических убийств пока не наблюдается. Однако нельзя отметать опасения, что российский режим способен дойти до уровня насилия, характерного для многих диктатур XX века. 

Атмосфера страха нарастала еще до начала украинской войны. В период с 2017-го по конец 2021 года доля российских респондентов, опасающихся «возвращения массовых репрессий», выросла с 21 до 47%. А в 2021 году 84% россиян заявили, что не будут публично высказывать свое мнение о предстоящих парламентских выборах. Опросы показывают странное падение страха перед репрессиями после вторжения в Украину. Доля опасающихся «возвращения массовых репрессий» снизилась с 47% в декабре 2021 года до 8% в марте 2022-го. Неясно, что это отражает: нежелание откровенно говорить в военное время или подлинное возрождение доверия к властям.

Последствия и вызовы

Что точно изменила война, и в особенности ее неуспешный ход, так это баланс внутри прокремлевской элиты. Теперь Путин сталкивается с косвенной критикой: сторонники жесткой линии публично порицают недостаточно решительное ведение боевых действий. Лицами фракции «ястребов» являются чеченский лидер Рамзан Кадыров и основатель ЧВК «Вагнера» Евгений Пригожин. Оба они обрушились на высших российских генералов после отступления из города Лиман в конце сентября. Некоторые предполагают, что давление с этой стороны, наряду с реальностью успешного наступления украинской армии, стало решающим фактором, заставившим Путина вопреки своему нежеланию объявить «частичную мобилизацию».

Тем не менее неясно, каким образом какая-либо элитная группа может оказать давление на Путина, иначе как влияя на медийные потоки, с помощью которых он получает информацию, и используя его психологическую чувствительность. Организация переворота представляется крайне маловероятной, учитывая множество созданных Путиным конкурирующих силовых ведомств. И до президентских выборов 2024 года не предполагается никакой «конституционной» точки перелома. Националистических ястребов, очевидно, следует рассматривать не в качестве реальной оппозиции, но лишь в качестве группы, влияющей на повестку дня, «обкатывающей» возможность тех или иных решений и преодолевающей те или иные табу. Например, чем больше людей обсуждают использование тактического ядерного оружия, тем менее немыслимым оно становится. 

Война резко ускорила отток человеческого капитала из России. После начала войны Россия пережила две волны бегства собственных граждан. Первая — сразу после начала войны — не имеет надежной статистики, а ее реалистичные оценки составляют от 100 до 200 тыс. человек. Вторая — после объявления «частичной мобилизации» — составила не менее 250 тыс. человек, то есть почти столько же, сколько российское правительство намеревалось призвать в армию. При этом, как показывают опросы, уровень образования уехавших существенно превышает среднероссийский, а с точки зрения благосостояния это наиболее активная потребительская страта с уровнем доходов в разы превышающим среднероссийский.

Таким образом, война подстегнула и усилила тенденцию последних лет — обратное движение к классической диктатуре страха. Сопутствующими этому социальными эффектами стали, с одной стороны, усиление в элитах наиболее консервативно и милитаристски настроенных групп — элит демодернизации. А с другой стороны — бегство из страны тех, кто является авангардом ее модернизации. Если в 2010-е годы режим придерживался двойственной стратегии — давления в отношении самых политически активных представителей этих групп и попыткой кооптации остальных, то война стала рычагом их выдавливания из страны.

Описанная выше эволюция путинского режима подсказывает параллели между Россией и Венесуэлой при Уго Чавесе, а затем Николасе Мадуро. В обеих странах успешная манипулятивная диктатура с трудом справлялась с политическими вызовами, порожденными продолжающейся модернизацией, — в частности, с протестами, организованными высокообразованной, космополитической частью населения. В обоих случаях действующий президент ответил на это ужесточением репрессий и расширением полномочий служб безопасности. Доходы от продажи нефти и там и там поддерживали государство на плаву и позволяли платить зарплату полиции и военным. Обе страны пострадали от западных санкций, перекрывших доступ к передовым технологиям, что либо ускорило демодернизацию экономики (Венесуэла), либо угрожает ей этим (Россия). А массовая эмиграция лишает обе страны наиболее образованной и предприимчивой части молодежи. Венесуэла Мадуро демонстрирует, что в таком состоянии, несмотря на катастрофическую экономическую и социальную деградацию, режимы могут существовать годами. Однако Мадуро и до него Чавес избежали войны, в то время как Путин, находящийся, по-видимому, в плену усвоенной им искаженной версии истории, подстрекаемый своими бескомпромиссными приспешниками и успокоенный ядерным арсеналом своей страны, вверг Россию в военную авантюру.