Комплекс ядерной неполноценности: риторика эскалации сквозь призму опыта холодной войны

Идеология или геополитика?

Если бы 10 или 15 лет назад мы задались вопросом о том, похожа ли нынешняя ситуация в мире на холодную войну, большинство историков и политологов тогда ответили бы отрицательно. Сейчас о новой холодной войне говорят многие. Чтобы разобраться с этим сравнением, важно определить для себя, что это было за явление. На мой взгляд, это конфронтация, параметры которой определяются наличием у двух ключевых ее сторон ядерного оружия. Конфликты между крупными игроками стали в результате опосредованными и велись на территориях третьих стран, поскольку обе стороны считали, что прямое столкновение сверхдержав перерастет в ядерную войну.

Представления о том, что такое холодная война, у США и Советского Союза были разными. Американской стороне она виделась прежде всего идеологическим противостоянием между капитализмом и социализмом. Идеологический вопрос был существенен и для Советского Союза. Но невероятно важной была для него и борьба за влияние в мире, за место в мировой иерархии. Причем геополитический вопрос — стремление к признанию СССР одним из мировых лидеров — был, на мой взгляд, для советского руководства важнее идеологической конфронтации.

Историк Одд Арне Вестад считает, что холодная война заключалась в противостоянии двух моделей модернизации — социалистической и капиталистической. Сейчас различия между моделями развития существуют, но не выглядят такими фундаментальными, как тогда. Сегодня можно говорить, что США и Китай борются не столько за идеологию и модели развития, сколько за свои позиции в мире. Если США стремятся сохранить свое место на вершине иерархии, то Китай и Россия пытаются улучшить свое положение относительно США и подорвать иерархию как таковую. В этом смысле сходство между сегодняшней конфронтацией и холодной войной есть, но есть и различия. 

Насколько далеко можно провести логику этого сравнения сегодня? Можно ли, например, рассматривать Россию и Украину как «доверенные (proxy) режимы», соответственно, Китая и США, как писал вскоре после вторжения в одной из своих колонок историк Нил Фергюсон? Для него вторая холодная война — это зеркальное отражение первой, с той разницей, что тогда главным противником Запада был Советский Союз, а второстепенным — Китай, а сейчас наоборот. Конфликт в Украине в этой перспективе выглядит аналогом корейского конфликта — первой крупной прокси-войны того противостояния. 

Прокси-страны или самостоятельные акторы?

Следует, по-моему, с осторожностью относиться к самому понятию «прокси-страны», поскольку оно, по сути, предполагает отсутствие суверенитета у государств, не являющихся сверхдержавами. Конечно, опосредованные конфликты великих держав, в частности войны на Корейском полуострове, во Вьетнаме или в Анголе, разыгрывались на территориях некрупных и небогатых стран. Их лидеры в ключевых вопросах должны были советоваться с руководством держав, которые их поддерживали, — СССР и США. Но даже тогда у этих стран была возможность проводить независимую политику. К примеру, лидеры Северного Вьетнама, при всех очевидных связях с КНР и СССР, часто действовали вопреки тому, что им советовали в Пекине и Москве. Лидеры малых стран и тогда, и сегодня играют значительную роль в продвижении своих национальных интересов. Что уж говорить про Россию. Ее политический вес и стратегическая независимость все-таки достаточно велики в силу обладания ядерным оружием. То, что Россия делает в Украине, безусловно, идет на пользу Китаю, но это не значит, что Россия действует по приказам из Пекина. 

Различия между двумя историческими периодами можно подчеркнуть, вернувшись к примеру Корейской войны. Корея была разделена на Южную и Северную в результате Второй мировой, в 1945 году. Со временем на Севере советские власти утвердили своего ставленника — Ким Ир Сена, а на Юге американские — своего, Ли Сын Мана. Объединение двух частей полуострова провозгласили в качестве цели оба новых государства, что было зафиксировано в обеих корейских конституциях, принятых в 1948 году. Ким сразу же начал призывать к распространению своей власти на всю Корею, но ему была необходима поддержка Сталина. Сталин же опасался вовлечения в конфликт США и разрешения не давал.

Только в конце января 1950 года, после очередного предложения Кима начать «процесс объединения», Сталин высказался о нем одобрительно. Он аргументировал это тем, что США не осмелились бросить военный вызов новым китайским властям, а теперь будут еще осторожнее, потому что Советский Союз стал ядерной державой и подписал союзный договор с Китаем. Наконец, как видно из опубликованных мной новых документов, советская разведка, ссылаясь на свои источники, также убедила Сталина, что Америка никак не отреагирует на возможное нападение Севера на Юг.

Американцы тем не менее вступили в войну, хотя и через несколько месяцев после ее начала. В результате армия Ким Ир Сена чуть было не потерпела полное поражение. Необходимость участия китайских войск стала очевидной. Если бы так называемые китайские добровольцы не перешли реку Ялу и не вступили в боевые действия, Северная Корея была бы разгромлена. 

В отличие от Кима, чтобы начать «специальную военную операцию», Путину не нужно было ни с кем советоваться и заручаться ничьей поддержкой. Да, в феврале 2022 года, накануне вторжения, он ездил в Пекин и у него были переговоры с Си Цзиньпином. Но, насколько мы знаем из разных источников, китайской стороне не было сообщено о планах нападения на Украину. Невозможно себе представить и просьб Путина о поддержке боевых действий России со стороны Китая. Также очевидно, что, если Россия начнет проигрывать в войне, Китай не пошлет свою армию на помощь северному соседу.

Намерения и возможности: основания ядерного шантажа

Ядерный шантаж всегда является фактором международной политики, даже если лидеры не прибегают к нему прямо. Наличие ядерного оружия неотделимо от ядерного шантажа, поскольку заставляет думать не столько о намерениях противника, сколько о его возможностях. Это понимал советник президента США по вопросам национальной безопасности Збигнев Бжезинский. В 1979 году он писал президенту Джимми Картеру: «В прошлом мы могли не принимать советские намерения всерьез, поскольку советские возможности были ограниченны. Сегодня даже ограниченные планы СССР вызывают все больше беспокойства — в силу возросших возможностей». С американской точки зрения не имело значения, чтó Советский Союз делал на самом деле: его мощь казалась неприемлемой угрозой сама по себе. В Вашингтоне такое восприятие угрозы подрывало политику разрядки в отношениях с СССР. Советские лидеры представлялись американскому руководству стратегическими противниками вне зависимости от их дружеских заверений. 

Ключевым фактором здесь стала «ядерная революция» 1950-х годов. Советский Союз получил в свое распоряжение ядерное оружие в августе 1949 года. В дальнейшем обе стороны пополнили свой арсенал термоядерным оружием и получили возможность поражать друг друга с помощью баллистических ракет. Это полностью изменило динамику международных отношений и международную политику. Именно поэтому невозможно согласиться с теми, кто говорит, что сегодняшнее положение напоминает ситуацию, сложившуюся в мире перед началом Первой мировой войны. В тот период страны не обладали чем-либо сравнимым по силе поражения с ядерным оружием. 

Получив ядерное оружие, и та, и другая сторона — прямо или косвенно — использовали его для шантажа противника. Начиная с 1945 года, еще в процессе обсуждения послевоенных договоренностей, американская сторона делала значительный упор на то, что США являются ядерным монополистом. В годы Корейской войны генерал Дуглас Макартур, командующий американскими силами в Корее, предлагал применение ядерного оружия, но не встретил понимания со стороны президента Гарри Трумэна. 

Никита Хрущев открыл для себя возможности ядерного шантажа в 1956 году, во время Суэцкого кризиса. Советский Союз тогда выступил с рядом заявлений и угроз, направленных против Британии и Франции. Наступление израильских сил на Египет, поддержанное Британией и Францией, действительно было остановлено. Произошло это из-за давления на Лондон со стороны Вашингтона, но Хрущев вынес из этого совершенно другой урок. Он решил, что к «отступлению империалистов» привели угрозы советских властей, что эта карта сыграла и теперь ее можно использовать всюду. Он попробовал сделать это в 1957 году, во время Сирийского кризиса, когда угрожал ударить по Турции, затем в 1958 году, во время кризиса в Тайваньском проливе, когда обещал поддержать Китай в случае вступления в конфликт США. Президент США Дуайт Эйзенхауэр, который во время Второй мировой войны командовал союзными силами в Европе, тогда получил от военных несколько предложений о применении ядерного оружия, но все их отверг. 

Один из самых известных эпизодов холодной войны — это Берлинский кризис, закончившийся возведением Берлинской стены в 1961 году. В ноябре 1958 года Хрущев предъявил западным державам ультиматум, потребовав от них вывести войска из Западного Берлина и сделать эту территорию демилитаризованным свободным городом. Он рассуждал так: Западный Берлин находится в глубине Восточной Германии, контролируемой СССР. В случае войны защитить эту небольшую территорию невозможно. Хрущев не мог поверить, что США будут готовы вступить в ядерную войну ради Западного Берлина, и все же не был уверен полностью. И даже повышая ставки в берлинском вопросе в 1961 году и пытаясь вынудить президента Джона Кеннеди подписать договор с Восточной Германией, Хрущев все-таки боялся, что Кеннеди пойдет на иррациональный шаг и начнет ядерный конфликт. 

Психологическая игра и границы эскалации

По воспоминаниям Хрущева, летом 1941 года командующий одного из танковых соединений Николай Вашугин доложил ему, в то время члену военного совета Киевского военного округа, что потерял армию, и на его глазах застрелился. При обсуждении Берлинского кризиса Хрущев приводил этот эпизод как пример иррациональности человеческого поведения. Политики могут думать, что вступление в ядерный конфликт — безумие, но нельзя исключать фактор человеческой иррациональности. Страх перед даже минимальной возможностью ядерного конфликта в итоге остановил Хрущева в его движении на обострение ядерного шантажа. Еще раз он попытался использовать его во время Карибского кризиса в октябре 1962 года, не добился успеха и после этого, опасаясь ядерной войны, пошел на сближение с американцами, что было потом продолжено Брежневым в период разрядки.

К ядерному шантажу прибегала и американская сторона — в 1973 году во время войны Судного дня. В октябре 1973-го Египет начал военную операцию против Израиля. После некоторых успехов египетской армии Израиль перешел в наступление. Леонид Брежнев и Генри Киссинджер, в то время госсекретарь США, договорились о прекращении огня, но Израиль продолжал боевые действия. Тогда Брежнев заявил президенту США Ричарду Никсону, что, если США не остановят Израиль, Советский Союз «предпримет односторонние шаги». В свою очередь американцы повысили уровень готовности вооруженных, в том числе ядерных сил до третьего (DEFCON 3) — во время Карибского кризиса уровень готовности был поднят до 2 (1 — это применение ядерного оружия). Таким образом, в ответ на шантаж со стороны СССР американцы тоже разыграли ядерную карту. Ни та ни другая сторона при этом не намеревались продолжать конфронтацию — это была эпоха «разрядки».

Брежнев прибегал к угрозам редко и избегал делать это публично. Заявления Путина скорее отсылают к тактике Хрущева, который использовал «ядерную карту» чаще. Но у Хрущева был опыт войны, и он считал, что на человеческую рациональность полагаться нельзя. В советской истории я не припомню ничего похожего на такую «психологическую операцию», какая, например, была недавно разыграна Путиным и Сергеем Карагановым во время Санкт-Петербургского экономического форума. Караганов говорил, что необходимо вернуть «ядерный предохранитель в международную систему», а для этого — подниматься по «лестнице эскалации» и быть готовыми к применению ядерного оружия. Путин отвечал, что такой необходимости «пока» нет. Возможно, это была попытка показать, что в российской элите существуют еще более радикальные взгляды, чем у Путина, и все может быть еще хуже, чем сейчас. Но, как и прочие выступления Путина, этот спектакль не позволяет судить о том, готов ли российский лидер на полноценную ядерную конфронтацию. 

Мечта о кондоминиуме и сферы влияния 

У советских лидеров всегда было больше желаний, чем возможностей. Они видели Советский Союз сверхдержавой, которая управляет миром на равных началах с США. Идеология была значима для самоидентификации режима, но не играла определяющей роли в продвижении советских интересов на глобальном уровне. Прежде всего, советским лидерам необходимо было признание их роли в качестве равной США глобальной силы. Ничего не было для них важнее, чем высокая оценка их значимости на мировой арене со стороны лидеров Соединенных Штатов. По сути, советские руководители признавали за США право давать такую оценку. Это подтверждается сотнями цитат из их разговоров в узком кругу, в том числе во время встреч с иностранными гостями. Особенно характерно это было для Брежнева. Он с уважением относился к Никсону и считал, что с Никсоном у него получится, так сказать, править миром совместно.

Собственно формула «править миром» — это то, как Киссинджер интерпретировал слова Брежнева, сказанные в 1973 году в ходе беседы американского госсекретаря и советского лидера в Завидове. Они разговаривали в одной из охотничьих будок, из которых Брежнев стрелял по кабанам. Он поделился с Киссинджером мыслью о том, что США и Советскому Союзу нужно вместе управлять миром. Брежнев стремился к общему с США «кондоминиуму» по ялтинскому сценарию, то есть к ситуации, когда США признают советскую сферу интересов, а Советский Союз — американскую, и они совместно принимают ключевые решения на глобальном уровне. 

Российские политики унаследовали от советских предшественников это — часто неудовлетворенное — стремление к значимой роли в международной иерархии. Путин хотел, чтобы американские лидеры признали его сферу интересов. Его нападение на Украину, скорее всего, объясняется тем, что, имея в виду отношение Запада к аннексии Крыма, он был уверен, что такое признание уже есть. Что Украина «легитимно» находится в сфере российских интересов и чрезмерной реакции на вторжение в соседнюю страну не последует. 

Возможно, Путин считал, что реакция будет похожей на реакцию Запада на ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году — шумной, но не слишком конфронтационной. Именно после той «специальной военной операции», закрепившей советское доминирование в Восточной и Центральной Европе, Брежневу удалось сконструировать идею разрядки. 

Я не исключаю, что Путин мог рассуждать схожим образом. Он мог думать, что американцы в конце концов признают его «право» на Украину и Россия после этого сможет выйти на новый уровень отношений с США. Мне кажется, он и сейчас думает, что ему удастся силой навязать себя Украине и добиться признания у Вашингтона, что станет прологом «второй Ялты». При этом разрыв между намерениями и возможностями у сегодняшней России значительно больше, чем у Советского Союза. Скорее всего, Путин осознает, что «кондоминиум» с США у него сам собой не сложится: его силу не признают в достаточной степени. Именно поэтому он стремится силовым путем поднять вес России в Европе и в мире в целом. Полагая, что благодаря признанию его «главным врагом» его великодержавные устремления обретут легитимность. Ослабление США и Запада способствует этим надеждам.