Особенности гибридной мобилизации: коммерческий контракт стал не только главным способом пополнения фронта живой силой, но и основным инструментом социальной стабилизации в условиях войны

Экономика гибридной мобилизации

Пополнение живой силы для фронта за счет коммерческого контракта стало одной из лучших институциональных находок путинского режима за время войны. Хотя качество собираемой таким образом армии довольно низкое, российское командование нашло для нее фронтовую нишу «пушечного мяса», традиционно играющего важную роль в российской военной стратегии. 

Этот успешный проект, помимо прочего, отражает важнейшую особенность новой, военной модификации путинского режима — модель гибридной мобилизации, в рамках которой война является главным фактором внутренней, внешней и экономической политики и в то же время не подразумевает соответствующей мобилизованности общества — не ведет к значительным издержкам для него, с одной стороны, и не требует его идейной сплоченности и искреннего сочувствия целям войны — с другой.

Российские власти совсем не сразу нащупали оптимальный баланс материальных стимулов. Довольно быстро был найден социально эффективный порог материальной компенсации за потери — ранения и гибель. О выплатах более 7 млн рублей за погибших и 3 млн за ранение было объявлено еще в начале марта 2022 года. Как мы отмечали ранее, назначая эти компенсации, российские власти ориентировались, скорее всего, на исследование Сбербанка, проведенное в конце 2010-х годов для определения размера страховых выплат. Согласно исследованию, субъективная оценка россиянами «цены жизни» составляла от 2,4 до 13,3 млн рублей в зависимости от уровня дохода (→ Re: Russia: Гробовая лояльность). Такая сумма должна примирить среднего россиянина с контрагентом (государством): в этом случае смерть родственника остается личной трагедией, но лишается привкуса социальной несправедливости и не становится поводом для социального возмущения. Однако подобная выплата не становится также и стимулом для подписания контракта, так как бенефиты здесь возникают только в случае гибели или ранения служащего, то есть исключительно в негативном сценарии. 

Эффективным стимулом стал даже не сам ежемесячный доход по контракту (в конце 2022 года в норме он составлял, по данным издания «Фонтанка.ру», 150–170 тыс. рублей, в 2023–2024 годах передвинулся в диапазон 190–240 тыс.), а единовременная выплата за его подписание — своего рода авансовый платеж за риск и «кабалу». Выплата позволяет семье немедленно решить неотложные материальные проблемы или создать задел на будущее, после чего с сознанием уже полученной выгоды надеяться на благоволение судьбы и удачное окончание службы. Такая модель первоначально призвана была погасить недовольство «частичной» мобилизацией осени 2022 года. Тогда была установлена московская ежемесячная выплата в размере 50 тыс. рублей для мобилизованных (600 тыс. в год), затем, в начале ноября 2022 года, указом Путина была введена федеральная выплата за заключение контракта в размере 195 тыс. По всей видимости, ее постепенное внедрение снизило накал страстей вокруг мобилизации, а затем единовременная выплата получила развитие уже как инструмент вербовки и альтернатива мобилизации.

Впрочем, поначалу приток добровольцев на коммерческий контакт был крайне слабым: по подсчетам «Важных историй», в первой половине 2023 года такой контракт подписали всего 26 тыс. человек. Дело пошло лучше, когда к выплатам были подключены регионы, добавлявшие к федеральной сумме собственные деньги. В конце лета 2023 года общая сумма средней выплаты при заключении контракта составляла уже около 390 тыс. рублей, то есть $4000, а к июню 2024-го она увеличилась до 480 тыс., то есть до $5000 (→ Re: Russia: Люди против дронов). Однако за последние полгода ее рост резко ускорился: в конце июля был увеличен в два раза размер единовременной федеральной выплаты (с 195 тыс. до 400 тыс. рублей), одновременно Кремль потребовал увеличить региональные выплаты. В результате на настоящий момент, судя по сведениям, собранным на портале gogov.ru, средняя сумма региональных выплат выросла до 746 тыс. рублей, а средняя общая единовременная выплата составила 1 млн 119 тыс., то есть $11 тыс. (с учетом дополнительных муниципальных выплат, действующих в некоторых регионах). Таким образом, за последние полгода размер средней выплаты вырос в два с половиной раза, а за год — в три. Совокупные единовременные суммы выплат за контракт в размере от 1 млн до 2 млн сейчас обещают 27 российских регионов, а свыше 2 млн — 14; в Белгородской области уже выплачивают 3 млн.

Столь стремительный рост выплат указывает как на то, что приток контрактников по «старым ценам» снижался, так и на то, что потери в ходе наступления крайне высоки. Издание «Верстка», раздобывшее статистику московских пунктов заключения контракта, показывает, что поток контрактников сильно колебался: так, в конце лета 2023 года в Москве в месяц рекрутировали около 3 тыс. человек, зимой 2023/2024-го приток снизился до 2 тыс., а к началу лета 2024-го — до 1 тыс. В начале августа 2024 года Москва ввела единовременную выплату в 1,9 млн рублей, и поток резко усилился. Сегодня Москва рекламирует контракт, обещая годовой доход в 5,2 млн рублей (1,9 млн — единоразовая московская, 600 тыс. — ежемесячная московская надбавка, 400 тыс. — единовременная федеральная и 2,3 млн — помесячное денежное довольствие). Если ориентироваться на среднероссийские выплаты, то доход контрактника составит 3,6 млн руб в год. То есть контрактник может заработать $52 тыс. при заключении контракта в Москве и $36 тыс. в среднем — в других регионах. В первом случае этот доход в 5 раз, а во втором — в 3,5 раза превосходит годовой доход от среднемесячной заработной платы (1 млн 28 тыс. рублей). В случае гибели контрактника в течение этого года доход семьи составит от 11 до 19 млн рублей.

Точных данных о количестве рекрутированных таким образом контрактников нет. В апреле 2024 года Министерство обороны заявило, что привлекло с гражданки на войну 640 тыс. человек, однако «Важные истории» совместно с Conflict Intelligence Team на основе бюджетных данных пришли к выводу, что единоразовые выплаты получили 426 тыс. человек (эти цифры, вероятно, включают перевод на контракт разных категорий военнослужащих — мобилизованных, бывших заключенных и пр.). За первую половину 2024 года, по утверждениям властей, было заключено 190 тыс. контрактов (в среднем 32 тыс. в месяц), по данным «Важных историй» — 166 тыс. (27 тыс. в месяц). Разница не принципиальна; этой же цифрой — около 30 тыс. привлекаемых контрактников в месяц — оперируют и западные разведки. Эти темпы вербовки, впрочем, едва покрывают ежемесячные потери живыми и ранеными, которые, по оценкам, также составляют около 30 тыс. человек в месяц (по оценкам министра обороны Великобритании, в октябре 2024 года они составили 46 тыс. человек). Однако без них российское наступление было бы невозможно или потребовало бы повторной мобилизации.

Социология гибрида: мотивы контрактников и отношение к ним

В замечательном очерке журналистки Оксаны Герасименко, написанном на основе разговоров с посетителями и сотрудниками мобильного пункта вербовки контрактников в Москве в августе этого года, выделяются несколько характерных типажей желающих заключить контракт и их мотивов: помимо «патриотов», взволнованных вторжением в Курскую область, которые, однако, тоже нередко упоминают о финансовых проблемах, это «неудачники» (люди с определенного рода социальными депривациями), стремящиеся изменить жизнь, люди с судимостью, которые хотят таким образом ее снять, а также немолодые отцы семейств, приезжающие с детьми и женами в результате сознательного решения поправить дела семьи и инвестировать в будущее детей (квартира, образование). Причем нередко среди этого контингента оценка «СВО» (ее «справедливости» и необходимости) может быть весьма сдержанной. В целом же официально утверждаемый высокий статус участника войны, риторика гражданского патриотизма и финансовый фактор дополняют друг друга в той или иной пропорции. 

Эти наблюдения подтверждаются статистикой. Согласно исследованию Би-би-си и «Медиазоны», ведущих поименный учет погибших на войне, среднестатистический убитый российский солдат стремительно стареет. В первые три месяца войны типичным погибшим солдатом российской армии был 21-летний контрактник, служащий в элитных подразделениях, пишут аналитики Би-би-си. В 2023 году типичным погибшим стал 34-летний заключенный, который отправился на фронт прямиком из колонии. Теперь это контрактник, а средний возраст погибших в 2024 году составляет уже 38 лет. Соединения, сформированные из новых контрактников, малоэффективны, а командование рассматривает их как расходный материал, что подробно объясняет своему собеседнику в знаменитом перехваченном телефонном разговоре экс-глава самопровозглашенной ДНР Александр Бородай. Это же подтверждают данные Би-би-си–«Медиазоны»: они отмечают, что новые контрактники попадают на фронт буквально через 7–10 дней после подписания контракта и часто очень быстро гибнут.

То, что возможность отправки на войну еще в конце прошлого года стала постоянной темой обсуждений в семьях в российской глубинке, отмечали социоэтнографы из Лаборатории публичной социологии (→ Re: Russia: Параллельный Черемушкин). Однако в тот момент единовременная авансовая выплата еще не достигла столь значительных размеров и не играла столь значимой роли. По данным общероссийского опроса «Левада-центра», проведенного в конце октября этого года, решение члена семьи или близкого человека подписать контракт на «участие в „спецоперации“» скорее одобрили бы 40% россиян, а скорее не одобрили бы — 42%. Впрочем, здесь стоит помнить, что в условиях войны и репрессий выборка может быть смещена в пользу более лояльных контингентов, а сами респонденты могут давать в этом случае ответы, которые кажутся им социально одобряемыми. 

Среди опрошенных мужчин подписание контракта близким человеком поддержали бы 48% опрошенных — решение подписать контракт является одним из стереотипов маскулинного самоутверждения или маскулинной самореабилитации. Среди женщин такое же количество выступило бы против, но треть (34%) его поддержало бы. При этом в наибольшей степени отправку родственника на контракт одобряют респонденты в возрасте 55 лет и старше (51%), тогда как среди молодежи таких лишь около 30% (27% в группе 18–24 года и 33% в группе 25–39 лет). В возрастной группе 40–54 года за контракт высказались 36%. Среди тех, кто считает, что страна движется по верному пути, одобряет Путина и часто смотрит телевизор, отправку родственника на контракт поддерживает почти половина респондентов (48%), среди тех, кто критически смотрит на происходящее, — только 18%. К сожалению, «Левада-центр» объединяет в одну группу указавших в качестве мотивации положительного отношения к контракту варианты «родину защищать» и «за детей, за семью» (в целом, этот расширенный пункт выбрали 40% ответивших), в то время как в реальности это дополняющие друг друга разные мотивы. Так или иначе, с поправкой на возможное смещение, эти данные указывают на то, что обсуждение военного контракта как опции получило широкое распространение в отличие от добровольческой модели, которую власти пропагандировали в «мобилизационный» период — в конце 2022 — начале 2023 года.

В сентябрьском опросе проекта «Хроники» и исследовательской группы ExtremeScan социологи, наоборот, противопоставили патриотические и меркантильные мотивы отправляющихся на войну, задав респондентам вопрос «Как вам кажется, большинство тех. кто сегодня отправляется на фронт добровольцем, прежде всего решают свои материальные проблемы или выполняют свой гражданский долг?». Первый ответ дали 37% опрошенных, второй — 24%; 29% полагают, что присутствуют оба мотива. В несколько другой перспективе можно сказать, что почти 40% опрошенных считают меркантильный мотив у заключающих контракт главным, две трети (63%) признают, что он по меньшей мере присутствует, чуть больше половины (53%) уверены, что «патриотический мотив» в решении подписать контракт по крайней мере присутствует, и около четверти считают его основным. Эти оценки дают нам шкалу отношения к контракту (и косвенно — к войне) и демонстрируют ее смещенность к полюсу меркантильности.

Среди опрошенной «Левада-центром» молодежи (18–29 лет) каждый второй считает, что люди идут на войну почти исключительно по меркантильным соображениям. Правда, здесь больше и тех, кто приписывает контрактникам исключительно патриотический мотив (30%); с возрастом растет доля тех, кто считает, что присутствуют оба мотива. Те, кто видит у контрактников преимущественно меркантильный мотив, в целом более критичны в оценке ситуации в стране, Владимира Путина и «военной операции»; среди них больше тех, кто поддерживает немедленную остановку военных действий и уступки Украине. На прямой вопрос о поддержке войны положительно здесь отвечают 30% респондентов, отрицательно — 26% (по выборке в целом, соответственно, 49% против 12%). Наконец, видят в военном контракте прежде всего материальную сторону половина из тех, чье материальное положение за последний год ухудшилось (52%), и из тех, кто оценивает свой доход как низкий (49%). Преимущественно идеалистические мотивы контрактников готовы признать лишь 22% таких респондентов, но с ростом дохода и улучшением оценок собственного материального положения эта доля растет до 30%.

Отвечая на вопрос о возможности самому отправиться на фронт, готовность сделать это добровольно (то есть заключить контракт) высказали 15%. Среди людей до 30 лет таких 6%, зато среди тех, кому от 50 до 60 лет, — 27% (женщинам и людям старше 60 вопрос не задавался). Такая же доля (27%) заявляющих о готовности отправиться на войну среди тех, кто оценивает свой доход как низкий. На эту группу в выборке приходится 18%; то есть низкодоходная группа, готовая идти воевать, — это примерно 5% от мужчин до 60 лет в этой выборке. В высокодоходной группе такую готовность высказывают 11%. Интересно, что низкодоходные группы являются одновременно и наименее идейными и наиболее склонными к подписанию контракта. В то время как высокодоходные приписывают большую значимость идейному мотиву, но в наименьшей степени готовы заключать контракт.

В то же время общество хорошо отдает себе отчет в том, что контракт является альтернативой мобилизации, то есть что контрактники идут на войну «вместо нас». Этим можно объяснить, почему, несмотря на довольно сдержанную оценку мотивов контрактников, в обществе существует широкий консенсус относительно льгот для воевавших контрактников. Предоставление таких льгот (в сфере ЖКХ, кредитах, поступлении детей в вузы) одобряет подавляющее большинство опрошенных — 88%. В меньшей степени это мнение разделяют те, кто не одобряет «военную операцию» в Украине и не одобряет Владимира Путина, но и среди них поддерживающих льготы большинство (около 60%). 

Зато прямо противоположная картина наблюдается в отношении практикуемого в путинской России освобождения отправляющихся на фронт от уголовной ответственности: поддерживают эту экзотическую меру 20% опрошенных «Левада-центром», не поддерживают — 63%, остальные затрудняются ответить. До 77–92% доля недовольных ей доходит среди тех, кто считает, что отправляющиеся на войну мотивированы преимущественно материальными соображениями, и среди более молодых респондентов, а также среди негативно относящихся к войне или не отвечающих на этот вопрос. Наоборот, более толерантны к «уголовной» мобилизации те, кто активно поддерживает войну, у кого жизнь за последний год изменилась в лучшую сторону и люди с высоким доходом (26–35%). Эта практика во многом остается наследием «мобилизационного» подхода к войне, который власти практиковали в ее «пригожинский» период и который выглядит для россиян аномалией и атакой против «гражданского быта».

Как видно из этих данных, гибридная мобилизация оказалась не только работающим инструментом привлечения живой силы на фронт, но и инструментом смягчения социальных конфликтов и напряжений вокруг войны. Для близких погибших и покалеченных высокие выплаты снимают социальный мотив их горя, ощущение несправедливости и ответственности государства, то есть протестные эмоции. Для общества в целом коммерческий контракт является альтернативой, позволяющей снизить страх перед тотальной мобилизацией. В то же время двойственность отношения к мобилизованным избавляет общество от чувства моральной ответственности за погибших и раненых: эти жертвы войны выглядят следствием сознательного выбора контрактников и их семей, обменявших жизнь и здоровье на ощутимую денежную инвестицию. Модель гибридной мобилизации позволяет не только режиму, но и обществу гибко переключаться между разными интерпретациями происходящего, существуя одновременно в идейном и безыдейном поле его оценок.