Одинокая бензоколонка: почему путинская эпоха оказалась для российской экономики историей неуспеха

«Нам когда-то говорили, тыкали пальцем, что мы „бензоколонка“, а не экономика», но теперь «все это меняется», «мы становимся самодостаточными», — декларировал Владимир Путин на встрече с представителями Общественной палаты несколько дней назад, желая убедить слушателей, что этот момент наступил на двадцать пятом году его правления. 

Мне стало интересно проверить: перестала ли Россия быть «бензоколонкой»? Достучаться до путинских спичрайтеров и узнать, каким образом они пришли к такому выводу, я сейчас не могу. Но в Kennedy School в Гарвардском университете есть Growth Lab, которая на протяжении многих лет занимается сравнением уровней технологического развития различных стран (сегодня их в списке — 132). На собственной базе данных лаборатория строит Индекс экономической сложности, в основе которого лежит структура товарного экспорта. Вслед за Адамом Смитом и Давидом Рикардо и в отличие от Владимира Путина, гарвардские ученые считают, что богатство народов создается за счет разделения труда и ни одна экономика не может быть успешной, если ее целью является самодостаточность, то есть автаркия. Для анализа и сопоставлений всем товарам из экспортной корзины страны присваиваются различные уровни технологической сложности, после чего высчитывается сводный индекс, по которому страны и ранжируются.

Данные Harvard’s Growth Lab отражают изменения с 1995 по 2021 год, а в моем анализе начальной точкой выбран 2000 год, когда Путин стал президентом России. Данные за период нынешней войны здесь не нашли своего отражения; впрочем, рассчитывать на какие-то существенные изменения технологической сложности экспорта в условиях военного конфликта и санкций я бы не стал. 

«Бензоколонки» и «братья по разуму»

Начну с других «бензоколонок», то есть стран, в структуре экспорта которых большую долю занимает сырье. В эту группу я включил как развитые страны (Австралия, Канада, Норвегия), так и «братьев» России по нефтяному проклятию (Иран, Саудовская Аравия, Казахстан). На графике хорошо видно, что сильные колебания мировых цен на сырье приводили к изменениям в структуре экспорта не в лучшую сторону, и практически все эти страны сползали вниз в мировом рейтинге «экономической сложности», то есть их экспорт становился менее технологичным.

Индекс экономической сложности, 2000–2021

После 2015 года, когда нефтяные цены стабилизировались в диапазоне $70–90 за баррель (не считая коротких отклонений в обе стороны), страны начали подниматься по ступенькам рейтинга. На этом фоне подъем России не был впечатляющим: страна лишь частично отыграла утраченное и в 2021 году упала на 25 позиций по отношению к 2000-му. Для сравнения: Саудовская Аравия за этот период поднялась на 25 ступенек, Иран — на 33, а не попавшие на график Кувейт и Оман — аж на 53 и 55 соответственно. Но компания «менее удачливых» выглядит вполне достойно: Норвегия (–13), Казахстан (–16), Канада (–19), Австралия (–33).

Таким образом, в рейтинге «бензоколонок» Россия, можно сказать, сохранила свои позиции, правда, с одной оговоркой. Если в России подъем по рейтинговой лестнице после 2015 года был полностью связан с изменением мировых цен на сырье, то успех Саудовской Аравии был связан с созданием колоссальных экспортных мощностей по переработке нефти. Но в отличие от России, которая остановилась на производстве нефтепродуктов, Саудовская Аравия пошла в нефтехимию, компенсируя снижение добычи нефти более высокой добавленной стоимостью.

Следующая группа стран — это «братья по разуму», члены БРИКС (Бразилия, Китай, Индия, Южная Африка), к которым я добавил Беларусь и Турцию. Эта группа тоже делится на «неудачников» (Бразилия, Россия, Южная Африка), «хорошистов» (Китай и Индия) и «держащихся на плаву» (Турция и Беларусь). Про «хорошистов» и так все понятно. Китай уже давно стал всемирной фабрикой, забрав себе 28,5% мировой переработки. Для поддержания экономического роста ему необходимо сдвигаться в более глубокие переделы, но там его ждет жесткая конкуренция с технологическими лидерами (о них ниже). Индия, хотя и вышла на высокие темпы роста, пока не смогла стать экспортно-ориентированной экономикой, а без этого подъем по рейтинговой лестнице быстрым быть не может.

Индекс экономической сложности, 2000–2021

Проблемы «неудачников» отличаются в оттенках, но везде мы видим отсутствие верховенства права, коррупцию и разную степень авторитарности власти. «Держащихся на плаву» Турцию и Беларусь объединяет не только стабильная позиция в рейтинге на протяжении последних пятнадцати-двадцати лет, но и природа этой стабильности. Высокая позиция Беларуси определяется большим объемом экспорта продовольствия и продукции машиностроения в Россию, унаследованным со времен СССР. Подъем Турции в конце 1990-х — начале 2000-х был связан с движением в сторону Евросоюза, но приход к власти Эрдогана положил конец этому процессу, и теперь турецкая экономика бьется за сохранение «европейского» наследия рубежа веков.

В общем, опережая испытывающих собственные проблемы Южную Африку и Бразилию, Россия почти не улучшила свои позиции с 2010 года и проигрывает не только Китаю и Турции, обогнавших ее в 2000-е, но и Индии, которая с 2010 года поднялась в рейтинге экономической сложности на пятнадцать позиций. Россия явно проигрывает конкурентную борьбу своим «братьям по разуму», и не очень понятно, что она может сделать, чтобы выглядеть более успешной.

Лига успеха

Теперь посмотрим на группу «технологических лидеров», куда я включил некоторые страны из первой двадцатки: Японию, прочно удерживающую первое место, Южную Корею, США, Венгрию, Румынию, Мексику (не взял Германию, Швейцарию, Австрию, Великобританию, входящие в первую десятку, чтобы не перегружать график). К ним я добавил Вьетнам.

Индекс экономической сложности, 2000–2021

Сказать, что Россия не входит в число лидеров, — это еще ничего не сказать. Этот вывод лежит на поверхности, и, чтобы его сделать, не нужно обращаться к данным Гарварда. Самое интересное, что можно увидеть на третьем графике, — это то, как быстро может меняться ситуация на протяжении двадцати пяти лет, то есть жизни одного поколения.

Мы видим, как стремительно вверх рвется Вьетнам, который уже обошел Россию, став самой привлекательной страной для иностранных инвесторов в Юго-Восточной Азии, как медленно и упорно пробираются вверх Южная Корея и Венгрия, как уверенно держится в «высшей лиге» Мексика, которая до начала 1990-х годов относилась к категории «бензоколонок», но после исчерпания запасов «черного золота» и подписания соглашения с США и Канадой о зоне свободной торговли (NAFTA) прочно привязала себя к американской обрабатывающей промышленности, став десятым в мире промышленным производителем. Историй успеха за последние двадцать пять лет было много, и можно долго рассказывать о том, что случилось в Румынии (+21 позиция, 19-е место в рейтинге), в Таиланде (+14, 23-е), Эстонии и Литве (+14 и +19, 27-е и 30-е место соответственно). 

Какие выводы из этого можно сделать? Первое. Россия, увы, остается мировой «бензоколонкой» и не подает никаких признаков изменения этого статуса. Второе. Даже среди «бензоколонок» Россия не может похвастаться особыми достижениями, прочно застряв на самых начальных ступенях переработки своих сырьевых богатств. Третье. Само по себе наличие природных ресурсов не является ни залогом успеха, ни препятствием для его достижения. Посмотрите на арабские страны, о которых говорилось выше, добавьте к ним Эмираты (+25 позиций) и Анголу. Но не забудьте увидеть Аргентину (–20 позиций), Азербайджан (–40) и Венесуэлу (–53). Одним словом, «бензоколонка» предоставляет ресурсы, а как их использует страна — зависит от стремлений и желаний правящего класса.

И последнее по очереди, но не по сути. В этой гонке не бывает вечных проигравших, у каждой страны рано или поздно появляется свой шанс, которым можно или воспользоваться, или пропустить его. За последние двадцать лет только по причине роста мировых цен на нефть и газ российская экономика получила $3,5 трлн, из которых очень небольшая часть пошла на создание потенциала для будущего развития. Настолько небольшая, что изменить структуру экспорта, научиться производить что-то нужное остальному миру, кроме сырья, российская экономика не смогла. Хочется верить, что очень скоро по историческим меркам у России появится еще один шанс, а воспользуемся мы им или не воспользуемся — зависит от нас. 

Формулы успеха, «самодостаточность» и дауншифтинг

Но здесь въедливый читатель должен задать главные вопросы: что такое успешные изменения и за счет чего их можно добиться? Ответы нужно искать в истории экономических успехов развивающихся экономик последних сорока-пятидесяти лет, когда глобализация позволила некоторым из них использовать открывшиеся возможности и отыскать свои ниши в мировом разделении труда. Потому что ни одна страна сегодня не в состоянии быть «самодостаточной» — производить для себя все необходимое. Многое производится в других странах дешевле в силу либо доступности различных ресурсов (природных, финансовых, людских), либо наличия более совершенных технологий, либо успешных программ промышленной политики.

Зачастую минимальный объем эффективного производства единичного товара является запредельно большим даже для крупной экономики. Так, например, после кризиса 2008 года стало понятно, что для устойчивости автомобильной компании минимальный объем производства составляет 5 млн автомобилей в год. После этого становится понятно, что российский «АвтоВАЗ» даже при полном выходе на проектную мощность (1,4 млн автомобилей в год) не сможет конкурировать на мировом рынке ни в каком классе автомобилей. Но, будучи включенным в альянс Renault–Nissan–Mitsubishi, он становился органичным элементом глобальной конкурентоспособной компании.

Секрет долгосрочного быстрого роста (заметно опережающего рост мировой экономики, 5–8% в год) открыт давно: ориентация на внешние рынки и построение экспортоориентированной экономики. Таким образом, опережающий рост экспорта по сравнению с ростом ВВП можно считать хорошим индикатором успешных изменений. 

Для иллюстрации воспользуюсь графиками, сделанными учеными из Гарварда и иллюстрирующими, как выглядел рост экспорта в Мексике, Венгрии и Румынии, о которых уже говорилось выше. На этих графиках хорошо видно, во-первых, что во всех трех странах бурный рост экспорта шел за пределами тех секторов, которые были его традиционной опорой (сырье, сельхозпродукция, текстиль). Они тоже росли, но этот рост был инерционным, не стремительным. Кроме того, можно отметить фактор интеграции: для Мексики это соглашение NAFTA, которое привело к массовому переводу предприятий из Америки на юг; для Венгрии и Румынии — вступление в Евросоюз, что привело еще и к быстрому росту экспорта услуг.

Динамика и структура экспорта Мексики, 2000–2021 (рост ВВП в 1,7 раза), млрд долларов США

Динамика и структура экспорта Румынии, 2000–2021 (рост ВВП в 2,2 раза), млрд долларов США

Динамика и структура экспорта Венгрии, 2000–2021 (рост ВВП в 2 раза), млрд долларов США

Во всех трех случаях решение о том, какие экспортоориентированные предприятия создавать, где их размещать и с кем выстраивать технологические и организационные партнерства, принадлежало «невидимой руке рынка» — ни одному Госплану не под силу решить такую задачу. Но в итоге «на выходе» мы видим фронтальный рост экспорта в разных секторах.

Примером изменения структуры экспорта за счет государственной промышленной политики является Саудовская Аравия. После 2008 года, когда доля углеводородов в экспорте достигла 90%, власти страны приступили к реализации программы углубленной нефте- и газохимии, что постепенно приносит свои плоды. Но добиться общего роста экспорта такая модель структурной перестройки не позволяет. Впрочем, сравнение Саудовской Аравии с Россией наглядно демонстрирует результаты экономической политики эпохи Путина: перепады объемов экспорта связаны с динамикой нефтяных цен и медленным ростом экспорта драгоценных металлов и камней, но изменений структуры экспорта не наблюдается.

Динамика и структура экспорта Саудовской Аравии, 2000–2021, млрд долларов США

Динамика и структура экспорта России, 2000–2021, млрд долларов США

На этот вопрос можно посмотреть и с противоположной стороны: как выглядит в результате место экономики страны в глобальном разделении труда? Здесь я снова воспользуюсь помощью команды из Гарварда, которая визуально показала индустриальные кластеры и центры создания стоимости в мировой экономике. Если соответствующий кружок на «карте» производственных кластеров мировой экономики окрашен каким-то цветом, значит, экономика данной страны является экспортером соответствующей продукции. Если кружок не закрашен, значит, до этого еще не дошло. 

Карта экспорта России в структуре глобального производства, 2021 ($560 млрд) 

Карта экспорта Румынии в структуре глобального производства, 2021 ($122 млрд)

Карта экспорта Венгрии в структуре глобального производства, 2021 ($167 млрд) 

Карта экспорта Мексики в структуре глобального производства, 2021 ($537 млрд)

Здесь хорошо видно, что российская экономика находится, за редкими исключениями, на периферии мирового разделения труда, оставаясь по-прежнему поставщиком первичного сырья, то есть «бензоколонкой». А вся центральная часть «мировой карты» остается для России зоной плотного серого, то есть не освоена российской экономикой. Более того, если посмотреть на аналогичную схему 2005 года, можно сделать вывод о том, что вовлеченность России в мировое разделение труда с тех пор только уменьшилась. 

Данные Growth Lab, использованные для этого анализа, не содержат информации о технологическом уровне производства для внутреннего потребления. Однако вывод о том, что попытка превратить Россию в «самодостаточную» экономическую державу предполагает технологический дауншифтинг, лежит на поверхности. Если сегодня российская экономика не может производить технологические товары, конкурирующие на мировом рынке, то, значит, для достижения «самодостаточности» будут использоваться менее эффективные и/или менее современные решения, которые не пользуются спросом в мире.

С другой стороны, позиция крупного экспортера сырья делает российскую экономику устойчивой даже под ударами серьезных западных санкций. То есть такая структура экономики оказывается полезной для Кремля с точки зрения продолжения войны. Но неизбежная и усиленная ограничениями на доступ к современным технологиям консервация подобной структуры экономики с каждым годом будет делать все более тяжелой и дорогой ее модернизацию после смены политических приоритетов.