Закрытие Музея истории ГУЛАГа спустя всего две недели после отмечаемого в России 30 октября Дня памяти жертв политических репрессий стало ожидаемым и знаковым шагом в политике пересмотра отношения к репрессиям коммунистического режима, которая набирала обороты в течение последних лет и особенно активно — после начала войны.
В 2010-е годы Кремль уделял теме репрессий достаточное внимание, приняв Концепцию увековечения их памяти и способствуя открытию в Москве памятника жертвам репрессий, которое посетил Владимир Путин. Такая политика выглядела своего рода альтернативой стратегии общества «Мемориал», которое совмещало работу по изучению и мемориализации репрессий с правозащитной деятельностью, а также призвана была закамуфлировать ранние шаги Кремля по ужесточению политического режима.
Новый поворот в интерпретации темы репрессий обозначился в самом начале 2020-х годов, когда Путин впервые поставил под сомнение принцип реабилитации коллаборантов времен Великой Отечественной войны, а прокуратура начала пересмотр дел реабилитированных по признаку сотрудничества с оккупационными властями. После начала войны эта деятельность приобрела массовый характер: более 4 тыс. реабилитаций были отменены самой прокуратурой, еще около 300 — через суды. При этом суды и прокуратура практикуют засекречивание пересмотренных дел. Эта кампания призвана сигнализировать обществу, что, помимо неоправданных репрессий, значительная их часть имела основания и являлась наказанием «изменников родине» и «врагов народа/России».
Эта интерпретация сталинских репрессий достаточно определенно обозначена и в новой версии Концепции государственной политики по увековечению памяти, принятой в июне 2024 года. Она не только делает значимый акцент на темах «предательства», «измены Родине» и противодействия вредоносным и враждебным влияниям, воспроизводя тем самым концептуальные подходы сталинизма, но и прямо относит к справедливо осужденным всех тех, кто противостоял советской оккупации Прибалтики и западных областей Украины, что, безусловно, больше соответствует духу военного времени. Такая коррекция концепции, по сути, призвана реабилитировать современные репрессии.
Спустя всего две недели после отмечаемого в России 30 октября Дня памяти жертв политических репрессий под предлогом «нарушения пожарной безопасности» был закрыт московский Музей истории ГУЛАГа. По информации Re: Russia, о том что вокруг музея сгущаются тучи, в музейном мире Москвы было известно давно, и его закрытие выглядело делом времени. По сведениям источников The Moscow Times, за закрытием стоят высокопоставленные чиновники в Кремле и спецслужбах. Объявлено, что работа музея приостановлена, однако, скорее всего, если она когда-нибудь и возобновится, то с радикально обновленной экспозицией. Закрытие музея стало логичным и знаковым шагом в политике пересмотра отношения к репрессиям коммунистического режима, которая имеет место в течение последних лет и особенно активно — после начала войны.
История музея отразила в себе эволюцию отношения путинского режима и, скорее всего, самого Владимира Путина к репрессиям. В противовес «Мемориалу», совмещавшему задачи изучения и мемориализации жертв политических репрессий с правозащитной деятельностью, концепция Музея истории ГУЛАГа изначально была исключительно исторической. Первым директором музея стал Антон Антонов-Овсеенко, сын расстрелянного большевика, рассорившийся с создателями «Мемориала» в 1990-е годы. Московские власти охотно содействовали музею, а в 2014 году его большое и прекрасно оборудованное новое здание после реконструкции открывал мэр Москвы Сергей Собянин.
В целом же, на протяжении третьего срока президентства Путина в 2012–2017 годах Кремль уделял теме советских репрессий, на первый взгляд, неожиданно много внимания. В 2015 году была разработана Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв репрессий, а в 2017-м Путин лично открывал Стену скорби — памятник жертвам репрессий в Москве. На церемонии Путин назвал политические репрессии в СССР «жестоким ударом по нашему народу», последствия которого ощущаются до сих пор, подчеркнул, что «никаких оправданий этим преступлениям быть не может», и призвал не допустить забвения жертв.
На этом этапе репрессии трактовались как исключительно исторический феномен, акцентированно отделяемый от настоящего. Концепция госполитики выглядела альтернативой деятельности негосударственных правозащитно-мемориальных организаций, возникших в 1990-х годах, — «Мемориала» и Сахаровского центра, — и придавала неоднозначность ранним шагам Кремля по ужесточению политического режима. Так, уже в 2012 году в законодательство было введено понятие «иностранный агент», а в 2013-м Минюст потребовал признать им правозащитное подразделение «Мемориала». На протяжении 2010-х годов давление на организацию последовательно усиливалось, параллельно с политикой «увековечивания памяти». Противопоставление «правозащитной» и чисто «мемориальной» интерпретации темы репрессий отразилось и в том, что волна принудительных закрытий правозащитных организаций накануне и сразу после начала войны не коснулась Музея ГУЛАГа.
В то же время его закрытие сейчас отражает очередной этап эволюции взглядов Кремля на роль и место репрессий и политического террора в российской и советской истории. Первым публичным «звонком» такого пересмотра стало сделанное Путиным указание на ошибки в базе данных «Мемориала», где среди жертв репрессий были упомянуты коллаборанты времен оккупации Латвии фашистской Германией. (Через два года прокуратура даже возбудила дело против сотрудников «Мемориала» по статье о «реабилитации нацизма».) Таким образом Путин оправдывал атаку правоохранительных органов на организацию, однако смысл его высказывания был гораздо более широким.
В действительности пересмотр дел «коллаборантов» начался еще в 2020-м. Их реабилитация в предыдущих периодах исходила из того, что сталинское понимание коллаборации было крайне широким, а процедуры осуждения носили неправовые формы. Пересмотр этого подхода привел к тому, что за последние пять лет прокуратура добилась в единственном в России кассационном военном суде в Новосибирске отмены реабилитации или отказа в ней для более чем 250 репрессированных, причем пик активности дереабилитаторов пришелся на 2023 год (120 дел с отменой реабилитации или отказом в ней), отмечается в расследовании Би-би-си. Чаще всего пересмотренные дела касаются советской уголовной статьи об «измене родине», но журналисты также обнаружили, что в карточках суда встречаются статьи сегодняшнего УК о «государственной измене» и даже статья о «конфиденциальном сотрудничестве», появившаяся только в 2022 году. Показательно, что решения о пересмотре статуса реабилитированных не опубликованы, а в половине дел засекречены даже имена осужденных, в том числе расстрелянных.
Кроме того, пересмотром дел реабилитированных также занимаются обычные кассационные суды, контролирующие решения невоенных судов. Би-би-си удалось найти не менее 40 дел репрессированных на сайтах пяти из девяти таких судов. Но по-настоящему массовый пересмотр происходил во внесудебном порядке (если реабилитация происходит во внесудебном порядке, то прокуратура имеет право самостоятельно принимать решение о ее отмене). По утверждению чиновников ведомства, со второй половины 2022 года прокуратура уже отменила более 4 тыс. решений о реабилитации.
Масштаб этой деятельности, в которой должно быть занято немалое число сотрудников прокуратуры, указывает, что «заказ» на нее исходит с очень высокого уровня властной иерархии, а скорее всего — непосредственно от Путина. При этом секретность принимаемых решений указывает, что речь вряд ли речь идет об установлении истины — скорее, о кампании, которая должна представить обществу новую интерпретацию репрессий советского времени: в то время как часть из них была «ударом по народу», другая являлась защитой интересов государства и справедливым наказанием «предателей» и «пособников». Такая интерпретация гораздо больше соответствует духу военного времени и новой кампании изобличения «изменников родине», диверсантов и внутренних врагов.
Эта новая интерпретация сталинских репрессий достаточно определенно обозначена в новой версии Концепции государственной политики по увековечению, принятой в июне 2024 года. Концепция-2015 была рассчитана на срок до 2024 года, но российские власти решили продлить ее действие, превратив в инструмент пересмотра взгляда на репрессии.
Отличие текста старой и новой концепций подробно проанализировал теперь уже лишившийся своих полномочий депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга Борис Вишневский в статье для «Новой газеты». Из концептуальной преамбулы документа последовательно исчезают конкретика и определенность, так же как и многие аспекты советского террора, отмечает Вишневский. В частности, из преамбулы документа убрали фразу о том, что «Россия не может в полной мере стать правовым государством… не увековечив память многих миллионов своих граждан, ставших жертвами политических репрессий». Указания на массовость и масштабы репрессий исчезли и в других частях документа. В обновленном тексте не говорится о репрессиях в отношении представителей религиозных конфессий, о насильственной коллективизации и связанном с ней голоде. Отсутствуют в новой версии упоминания о законодательных актах, расширяющих понятие репрессий на весь советский период.
В то же время в новой версии прямо утверждается, что Указ Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» объявил всеобщую амнистию, которая «в последующем в том числе привела к реабилитации по формальным критериям и обелению пособников нацистов и изменников Родине, служивших в прибалтийских, украинских и иных карательных подразделениях, сформированных по национальным признакам, участников подпольных националистических и бандитских формирований». Таким образом, основания дереабилитации распространены также и на тех, кто боролся с советской оккупацией Прибалтики и Западной Украины, что вполне соответствует конъюнктуре новой борьбы с «бандеровцами».
Кроме того, в преамбулу теперь вошли перечисление «национальных интересов Российской Федерации», упоминания о «развитии безопасного информационного пространства», «защите российского общества от деструктивного информационно-психологического воздействия» и «укреплении традиционных российских духовно-нравственных ценностей». То есть тот арсенал идеологических клише, которым власти обосновывают необходимость нынешних репрессий.
Отчасти эта новая интерпретация сталинских репрессий восходит к концепции понимания их как «перегибов», бытовавшей в брежневскую эпоху. Однако она делает гораздо более значимый акцент на темах «предательства», «измены Родине», скрытых «враждебных элементах», сотрудничестве с внешними враждебными силами и противодействии угрозам «территориальной целостности», под которой понимается в том числе интеграция оккупированных территорий. В результате воспроизводится сам концептуальный подход сталинизма, и Концепция государственной политики по увековечению в большей степени выглядит инструментом реабилитации репрессий, нежели их жертв.