Духовные управления, или муфтияты, российских мусульман давно стали частью бюрократического аппарата путинского режима, а их функционеры по сути являются чиновниками, поддерживающими политическую линию Кремля. При этом муфтияты лояльны режиму не только потому, что получают от него официальное признание, отмечает автор обзора «Халяль или харам?» аналитического центра CEPA. В конце 1990-х — начале 2000-х официальный российский ислам начал терять поддержку молодежи, среди которой набирал популярность салафизм, ставший религией социального протеста и отрицающий подобные духовным управлениям институты. Союзников в противостоянии распространению салафитского ислама муфтии нашли в лице государства.
Буквально через неделю после начала вторжения в Украину многие члены духовных управлений мусульман не только объявили, что участие в войне в Украине является «халяльным» (дозволенным) для мусульман, но и потребовали такой же позиции от подконтрольных им имамов. Несмотря на это официальное единодушие, флешмобы в поддержку войны и сборы гуманитарной помощи на нужды фронта, мусульмане далеки от единства в отношении к войне. Чеченец, придерживающийся примерно тех взглядов, которым учат в Саудовской Аравии, либо будет вовсе против любого участия мусульман в войне, либо встанет на сторону Украины, исходя из своих религиозных представлений, отмечает автор обзора CEPA. Сторонник российского «официального» ислама, напротив, скорее будет поддерживать режим Путина и трактовать войну в Украине, следуя тезисам российской пропаганды о военной и духовной угрозе для России и проживающих в ней мусульман со стороны НАТО и «коллективного Запада».
В целом, догмы ислама действительно скорее запрещают участие мусульман в войне между немусульманскими странами, как и в любой войне, целью которой не является защита родины и веры. Так, религиозные деятели стран Центральной Азии выступали с заявлениями, предостерегающими граждан своих стран от участия в войне в Украине, опираясь именно на такое толкование «военной обязанности» мусульманина. Для российских мусульман, таким образом, вопрос состоит в том, понимают ли они войну в Украине как «защиту родины и веры».
Радикально политизированная трактовка проблемы характерна для высоко репрессивного чеченского режима. Муфтий и председатель духовного управления мусульман Чечни Салах Межиев вскоре после начала войны записал обращение, в котором оправдывал участие мусульман в войне, сравнивал воюющих с сподвижниками пророка Мухаммада, которые «воевали в составе эфиопской армии против ее противников под командованием христианина», и утверждал, что они умрут как мученики. Этот тезис прямо перекликается с обещанием главы РПЦ, что погибшие в Украине солдаты-христиане будут очищены от своих грехов.
Рамзан Кадыров назвал российское вторжение «джихадом» и «войной между сатанизмом и христианами-мусульманами», а спикер парламента Чечни Магомед Даудов заявил, что российские мусульмане, воюющие против Украины, «защищают ислам». Позже «джихад» в Чечне стал главным «аргументом» в кампании по привлечению жителей республики к участию в войне, а в мечетях начали проводить массовые молитвы в поддержку российских войск, поступать на службу в которые заставляют бюджетников. В этой трактовке мусульмане и христиане выступают как союзники в борьбе с христианами Запада, различия веры оказываются несущественными перед лицом идеологической вражды.
Однако на остальной территории Северного Кавказа никакого единодушия в этих вопросах не наблюдается. Так, Ахмед Сагов, утверждающий, что является официальным представителем муфтията Ингушетии, одним из первых поддержал путинское вторжение. В ответ на это ингушские активисты назвали его «лжемуфтием» и потребовали запретить ему представлять ингушскую общину. Своим законным муфтием они считают Ису Хамхоева, который в последние годы попал в немилость властей и по поводу войны в Украине хранил демонстративное молчание. Автор обзора CEPA отмечает, что к этой позиции близки многие ингушские имамы, выражающие сомнения по поводу участия мусульман в войне. Однако это вызывает ответное давление со стороны властей. Так, премьер-министр Ингушетии Магомед Евлоев раскритиковал ингушского имама, назвавшего участие мусульман в войне в Украине «харамом» (то есть запрещенным действием). Впрочем, в результате сам Евлоев стал одиозной фигурой в глазах ингушской общественности.
При этом исламские лидеры Северного Кавказа, противостоящие официозному исламу, оказались выдавлены за пределы страны. Так, дагестанский проповедник Абу Умар Саситлинский, живущий в Турции и обвиняемый в России в финансировании терроризма, осудил давление, которое российские власти оказывают на мусульман Кавказа, и заявил, что те, кто добровольно подписывает контракты и служит в российской армии, больше не должны считаться мусульманами, поскольку российские ВС причастны к убийствам мусульман в Сирии и других странах. А те, кто погибнет во время службы в Украине, не получат статуса шахидов. Абдулла Костекский, другой видный дагестанский исламский деятель, также обвиненный властями в причастности к терроризму, заявил, что мусульманам запрещено воевать в армии тагутов (арабский термин, обозначающий тираническую власть). Эксперт CEPA считает, что у Абу Умара Саситлинского и Абдуллы Костекского последователей в Дагестане не меньше, чем у дагестанского муфтия Ахмеда Абдулаева.
Таким образом, основная линия «исламского» раскола проходит между теми, кто, солидаризуясь с официозом, рассматривает войну как «защиту родины» от духовной и военной прокси-агрессии Запада, и теми, кто видит в ней прежде всего столкновение немусульманских и чуждых мусульманству сил, а потому требует от мусульман неучастия в ней. Наконец, некоторые мусульмане, видящие в России и путинском режиме врагов ислама, воюют на стороне Украины.
Объявление «частичной мобилизации» в сентябре прошлого года встретило одобрение со стороны муфтиев и сопротивление со стороны населения — именно на Северном Кавказе прошли крупнейшие в стране выступления против мобилизации, которые, однако, были подавлены. Существующий баланс сил поддерживается за счет репрессий против исламских лидеров, противостоящих исламскому официозу. Однако в случае роста антивоенных настроений и проведения новых волн мобилизации религиозный раскол будет усиливаться и вести к радикализации настроений на Северном Кавказе, где переплетение политических и религиозных размежеваний становится все более отчетливым.