От адаптации к мобилизации: логика изменений в отношениях государства и бизнеса в условиях войны и санкций

В начале 2023 года в статье для Re: Russia (→ Андрей Яковлев: Российская экономическая аномалия) был проведен анализ факторов, которые предопределили устойчивость российского бизнеса к шоку войны и международных санкций 2022 года. В данной статье на основе новой серии интервью (включая ряд повторных с респондентами 2022 года) рассматриваются факторы, повлиявшие на экономическую динамику в 2023 году, а также анализируются изменения во взаимоотношениях государства и бизнеса, наметившиеся со второй половины 2023 года и получившие развитие в первой половине 2024-го в ряде поданных бизнесу сигналов, связанные с этим ожидания предпринимателей и — на основе этого — вероятность смены экономической модели, существовавшей в России на протяжении двух последних десятилетий.

Эмпирическую базу для настоящей работы составили 44 интервью, проведенные в 2022–2023 годах с 31 респондентом, в числе которых были директора промышленных предприятий, руководители ИТ-компаний и фирм из сектора услуг, представители бизнес-ассоциаций, банков и отраслевые эксперты. Следует подчеркнуть, что эта выборка ни в коей мере не претендует на репрезентативность. Это связано с ее малыми размерами, а также с объективным смещением в пользу более успешных фирм (в условиях кризиса фирмы, столкнувшиеся с серьезными трудностями, как правило, менее доступны для контактов). Тем не менее информация, полученная от респондентов, включенных в выборку, отвечает целям работы, так как в первую очередь мы хотели понять, какие факторы на микроуровне обеспечивали относительную устойчивость российской экономики и в какой мере их действие может сохраниться в дальнейшем.

Старые и новые факторы высокой адаптивности к «новой реальности» в 2023–2024 годах

Ключевые события 2022 года воспринимались бизнесом как острый внешний шок, на который была необходима немедленная реакция. При этом у собственников и руководителей предприятий поначалу сохранялись ожидания «возврата к нормальности». Однако уже с осени 2022 года на фоне перехода военных действий в фазу затяжного противостояния, усиления международных санкций, мобилизации в армию 300 тыс. работников (в дополнение к эмиграции еще нескольких сотен тысяч) и перевода экономики на «военные рельсы» у респондентов складывалось ощущение наступления «новой реальности». Основные черты этой «новой реальности» — долгосрочная изоляция российской экономики и ее растущая зависимость от Китая. В этих условиях, однако, сохранялось влияние четырех основных факторов, способствовавших адаптивности российского бизнеса на первых этапах: (1) рыночного характера российской экономики (с ее гибкостью и адаптивностью к внешним шокам), (2) привычки российских предпринимателей к постоянным стрессам и способности находить решения для выживания бизнеса, (3) компетентности чиновников в экономическом блоке правительства и (4) сложившихся механизмов их коммуникаций с бизнесом. 

Вместе с тем в 2023 году к ним добавились три новых фактора, способствовавших адаптации фирм к «новой реальности». Во-первых, это так называемый бюджетный импульс — активное вливание государственных денег в экономику с конца 2022 года. Прежде всего эти средства направлялись в финансирование ВПК и строительство инфраструктуры, а также на выплаты мобилизованным и контрактникам. В сумме это были достаточно большие деньги, при этом больше ресурсов получили регионы, которые в течение многих лет считались депрессивными. В целом «бюджетный импульс» стал заметным фактором поддержания спроса в экономике.

Во-вторых, новым фактором 2023 года стал общий рост зарплат. Исходный толчок был связан с повышением зарплат в оборонном комплексе, которое было обусловлено кратным ростом гособоронзаказа. Здесь необходимо отметить, что уже с середины 2000-х годов руководители предприятий регулярно говорили про дефицит рабочей силы, но жалобы не конвертировались в заметное повышение зарплат. Переговорная сила работников на российском рынке труда традиционно слаба из-за фактического отсутствия профсоюзов и неформального соглашения между предпринимателями об избежании ценовой конкуренции за работников (так как такая конкуренция вела бы к повышению зарплат и уменьшала бы среднюю прибыль для всех предприятий).

Уникальность ситуации 2023 года заключалась в том, что на фоне дефицита рабочей силы, обусловленного длинными демографическими факторами и усиленного форс-мажорным оттоком рабочей силы (эмиграция, мобилизация, найм по контракту), один из заметных секторов экономики, столкнувшись с кратным ростом объема заказов со стороны государства, пошел на резкое (в 2–2,5 раза, по словам менеджеров предприятий) повышение зарплат. Однако их повышение в оборонной промышленности привело к тому, что предприятия других, сугубо гражданских отраслей оказались вынуждены также поднимать зарплаты, чтобы удержать работников. Так, владелец логистического комплекса в одной из областей европейской части страны рассказывал, что ему пришлось поднять зарплаты инженерам складов до 70–80 тыс. рублей — при том что в 2021 году в этом регионе хорошей считалась зарплата в 30–40 тыс. Единственная причина этого повышения — в его городе много военных заводов, где для работников этой квалификации зарплаты выросли примерно до такого уровня и продолжался активный найм новых сотрудников. Если бы он не сделал то же самое, его работники перешли бы на эти заводы и его бизнес встал бы, так как других таких специалистов на местном рынке просто нет. Таким образом, на российском рынке труда впервые за много десятилетий изменился баланс сил между работниками и работодателями. 

Для оценки общеэкономических последствий этого сдвига важно учитывать одностороннюю эластичность зарплаты. Зарплаты можно долгое время не повышать, но если это произошло, то опустить их обратно очень сложно. В российском ВПК работает порядка 1,5 млн человек, а всего в экономике РФ — около 73 млн занятых. Это означает, что если эффект конкурентного повышения зарплат перекидывается на гражданский сектор, то действие этого фактора не прекратится в случае, если в бюджете станет меньше денег и финансирование ВПК и выплаты вленным сократятся. О повышении зарплат на 20–25% в гражданском секторе в 2023 году говорили респонденты в самых разных регионах ​​(в 2023 году в среднем по стране номинальные зарплаты выросли на 14%; в январе–апреле 2024 года, по данным Росстата, рост составил 19% к тому же периоду прошлого года, или 10,5% в реальном выражении). Конечно, рост зарплат в дальнейшем может обесценить инфляция, но в 2023 году он был самостоятельным фактором экономической динамики, формирующим повышенный потребительский спрос на рынке.

В-третьих, еще одним фактором стала инвестиционная активность, которая, по оценкам респондентов, в 2023 году сохранялась на высоком уровне. Этому есть специфические объяснения. С одной стороны, в ряде отраслей открылись возможности, обусловленные уходом иностранных компаний. Например, в электротехнической промышленности до войны порядка 40% рынка приходилось на европейские фирмы, такие как ABB, Siemens и Schneider Electric. Из этого объема примерно 25% составлял прямой импорт, а 15% выпускалось на российских дочерних предприятиях иностранных компаний.

Компании ушли, но спрос остался. При этом если в начале 2000-х годов различие по качеству между импортной и российской продукцией в этой области было фундаментальным, то за 20 лет появилось немало российских фирм, которые хоть и уступают европейским конкурентам, но не радикально. Они стали покупать активы, которые продавали уходящие европейские компании, и создавать новые производственные площадки, вкладывая в это деньги.

Изменилась в электротехнической промышленности и структура инвестиционных закупок. Исторически на этом рынке 80–85% оборудования закупалось в Европе. Новые производственные площадки, как правило, работали с инжиниринговыми компаниями — интеграторами, которые обеспечивали решение задачи «под ключ»: формировали заказ, закупали у разных производителей оборудование, осуществляли монтаж и наладку, давали гарантии и обеспечивали техобслуживание. Это было достаточно дорого, но при этом качественно. Теперь не только производители оборудования, но и инжиниринговые компании с Россией работать перестали.

В итоге российские фирмы второго эшелона, чтобы не потерять свои позиции на фоне сохранившегося спроса, оказались вынуждены брать на себя новые функции. Теперь они самостоятельно закупают оборудование у разных поставщиков, занимаются его интеграцией в технологические линии, монтажом и наладкой. И оказалось, что их инженерному персоналу в целом хватает компетенций для выполнения этих новых функций. Также изменился состав закупаемого нового оборудования. Примерно половина по-прежнему приходится на импорт (но с гораздо большей долей Китая и Турции), но вторая половина — это российское оборудование. Оказалось, что на российском рынке есть машиностроительные предприятия, которые могут делать оборудование, приемлемое по качеству и производительности. То есть уход европейских компаний из России подтолкнул отечественные компании к освоению новых функций и новых ниш — и в целом они с этим справились.

С другой стороны, на фоне финансовых санкций предприниматели в России во многом лишились традиционных возможностей хеджирования политических рисков через вывод из страны излишков средств на банковских счетах. Сейчас сделать это стало существенно сложнее — не только из-за ограничений с российской стороны, но и в силу политики ЕС и США. При этом держать деньги на счетах тоже рискованно в силу сохраняющихся практик силового давления на бизнес. Захват предприятия, у которого нет денег на банковских счетах, означает для рейдеров головную боль. А предприятие с большими остатками на счетах становится очень привлекательным. Поэтому, чтобы избавиться от денег, предприниматели покупают доступные активы, что оборачивается дополнительными инвестициями.

Секторальные различия и факторы изменений во второй фазе адаптации

В приведенном выше анализе не выделены отличия, характерные для разных отраслей, регионов и типов предприятий. Наша выборка для этого недостаточна. Опираясь на данные более широких формализованных обследований и данные Росстата, можно отметить лишь, что две крупные отрасли — автомобилестроение и деревообработка — по-прежнему находятся в глубокой депрессии. В случае с автомобилестроением это связано с высокой зависимостью от импортных компонентов и комплектующих, в случае деревообработки — с ее исторически сложившейся ориентацией на европейские рынки (закрытые для российских компаний с 2022 года) и слишком высокими логистическими издержками поставок на азиатские. В машиностроении очевидны выигрыши для отраслей оборонной промышленности. Кроме этого, респонденты отмечали сохраняющуюся высокую активность строительной индустрии — в силу ипотечных программ для жилищного строительства и финансирования строительства инфраструктуры, а также финансирования из федерального бюджета постройки оборонительных сооружений и жилья на оккупированных территориях. Следствием повышения зарплат стал рост потребительского спроса, включая повышение спроса на продукцию агропромышленного комплекса и расширение спроса на услуги, такие как внутренний туризм и общественное питание.

Как уже было отмечено, в региональном разрезе относительные выигрыши в целом получили депрессивные регионы. Именно в них в бо́льших масштабах проводились мобилизация и контрактный набор в армию, что сопровождалось денежными выплатами, которые в 4–5 и более раз превышали размер местных средних зарплат. К категории депрессивных часто относились регионы с преобладанием предприятий ВПК. Расширение военных заказов привело в таких регионах к росту потребительского спроса и экономической активности.

На предприятиях разных размеров ситуации 2022 и 2023 годов отразились по-разному. В 2022 году на фоне санкционного шока положение было лучше у крупных и средних фирм. Как и малый бизнес, они столкнулись с серьезными проблемами, но у них традиционно были шире возможности для коммуникаций с госаппаратом — как напрямую, так и через бизнес-ассоциации. Напротив, малый бизнес в 2022 году столкнулся со сжатием спроса на свои товары и услуги, так как эта категория предприятий в гораздо большей степени зависит от потребительского спроса. 

С 2023 года оценки ситуации в перспективе крупного и малого бизнеса изменились. Крупные предприятия в целом стали испытывать больше проблем из-за ограничений в доступе к современным технологиям (включая поддержание работы имеющегося оборудования). Также крупные фирмы отличаются более длинным горизонтом планирования, и поэтому для многих их собственников и топ-менеджеров становится все более очевидным, что в условиях международной изоляции у российской экономики и их бизнеса нет реальных перспектив развития. 

Существенную роль в изменении ожиданий крупного бизнеса также сыграли два события. Во-первых, это начавшаяся летом 2023 года и продолжающаяся до сих пор серия исков Генеральной прокуратуры, направленных на изъятие активов в федеральную собственность не только у иностранных владельцев, но и у российских собственников. И, во-вторых, внесение правительством и принятие Госдумой бюджета на 2024 год с рекордным уровнем военных расходов, который стал индикатором того, что Кремль не собирается прекращать войну. Эти планы в дальнейшем были подтверждены в ряде заявлений Путина и других официальных лиц. 

Напротив, оценки малого и среднего бизнеса с конца 2022 года стали улучшаться. Одна из очевидных причин этого — рост потребительского спроса в силу общего повышения зарплат в экономике. Другая причина — активное включение малых предприятий в действия по обходу санкций, то есть в закупки в других странах агрегатов, запасных частей или комплектующих, которые необходимы для крупных производственных предприятий и на экспорт которых в Россию США и ЕС ввели запрет. Такого рода бизнес сопряжен с определенными рисками и подчас требует выстраивания сложных цепочек поставок, но является высокодоходным. При этом регуляторам в США или ЕС сложно отследить операции подобных малых фирм. 

Еще одна менее очевидная причина улучшения оценок в сегменте малого и среднего бизнеса — рост интереса крупных российских компаний к взаимодействию с отечественными поставщиками из этого сегмента. Здесь можно отметить, что большинство крупных производственных предприятий в частном секторе российской экономики прошли реструктуризацию и модернизацию в 2000-е или 2010-е годы — улучшили внутренние бизнес-процессы, а также обновили оборудование и внедрили современные технологии. Однако при этом запасные части и комплектующие или отдельные узлы и агрегаты они преимущественно закупали у зарубежных (прежде всего европейских) поставщиков. Такая политика объяснялась тем, что крупным предприятиям были необходимы регулярные поставки с соблюдением сроков и с должным уровнем качества. А проблема российских малых и средних предприятий, продукция которых подчас имела хорошее соотношение цены/качества, заключалась в том, что они очень часто не могли обеспечить устойчивое соответствие стандартам крупных производственных потребителей. При этом обучать их таким стандартам (как, например, это делала ИКЕА со своими местными поставщиками) крупные предприятия считали для себя неоправданным. Им проще было работать со сложившимся кругом европейских поставщиков. 

Санкции 2022 года изменили это отношение. Даже в тех случаях, когда европейские поставщики продолжали через третьи страны работать со своими российскими производственными потребителями, эти потребители стали задумываться о рисках срыва поставок в случае расширения санкций или ужесточения контроля за их соблюдением. В этих условиях затраты на обучение местных поставщиков и дополнительный контроль за качеством их продукции и услуг оказываются оправданными — тем более что крупные российские предприятия, прошедшие через модернизацию, уже обладают необходимыми инженерными и техническими компетенциями. В этом смысле можно утверждать, что санкции привели к расширению спроса на продукцию и услуги малого и среднего производственного бизнеса.

Признаки изменения модели взаимоотношений государства и бизнеса

Следует еще раз подчеркнуть, что главными факторами успешного прохождения российской экономики через шок 2022 года стали ее рыночный характер, обусловивший способность фирм адаптироваться к радикальному изменению внешних условий, компетентность экономического блока правительства, а также высокие доходы бюджета и крупных компаний, обеспечившие поддержание спроса. Существенную роль сыграл опыт прохождения многочисленных кризисов, накопленный российским бизнесом за последние 15 лет. Оставшиеся на рынке предприниматели психологически и операционно были готовы к «прилету черных лебедей» и имели избыточные запасы и финансовые резервы «на черный день». С точки зрения нормальной рыночной экономики эти запасы являются дополнительными издержками, замедляющими ее развитие, однако в моменты внезапных шоков их наличие позволяет легче проходить через кризисы. Чиновники, управляющие экономикой, тоже постоянно сталкивались с кризисами и учились на них реагировать — через коммуникации с бизнесом.

Проводя исторические аналогии, можно сказать, что в 2010-е годы в российской экономике стали складываться институты и механизмы, напоминающие элементы «государства развития», характерного для стран Юго-Восточной Азии. Один из ярких примеров — Фонд развития промышленности, созданный в его нынешнем формате в 2014 году и уже с 2016–2017 годов активно упоминавшийся в позитивном ключе в интервью с руководителями предприятий. Проблема, однако, в том, что эти институты и механизмы возникали в отсутствие фундаментальных факторов, на которых строилось догоняющее развитие в Юго-Восточной Азии. Это были экономики, ориентированные на широкое привлечение импортных технологий (как инструмента повышения производительности) и экспорт как индикатор успеха фирм (что, несмотря на коррупцию, позволяло отсекать от господдержки неэффективные фирмы и поддерживать эффективные). Россия пыталась двигаться по этому пути в 2000-е и 2010-е годы (не слишком успешно), но с началом войны против Украины Кремль лишил российскую экономику доступа и к современным технологиям, и к наиболее крупным экспортным рынкам в развитых странах. Уже сейчас очевидно, что в Азии готовы с дисконтом покупать российское сырье, однако продукцию российской обрабатывающей промышленности там не ждут, а у Африки на нее нет денег.

С середины 2023 года к этому добавилось еще два фактора. Во-первых, заявленный Кремлем на 2024 год рост военных расходов на 70% порождает риски макроэкономической дестабилизации и толкает вниз ожидания экономических агентов. Во-вторых, появляются признаки сдвига к мобилизационной модели экономики. В 2023 году появились признаки начавшегося передела собственности. Судебные иски Генпрокуратуры об изъятии крупных пакетов акций в федеральную собственность, подкрепленные аргументами, что их владельцы своими действиями «нарушают экономический суверенитет РФ», породили заметное напряжение в бизнесе, вышедшее в том числе в публичное пространство. Решения Кремля о национализации таких заметных компаний, как «Рольф» и «Макфа», имели значительный резонанс, существенно усиливший негативные ожидания.

Звучавшие в исках Генпрокуратуры с лета 2023 года аргументы относительно «угрозы для безопасности и суверенитета России», а также прямо заявленные Путиным на съезде РСПП в апреле 2024 года аналогичные основания для отъема собственности («когда действия или бездействие собственников предприятий, имущественных комплексов наносят прямой ущерб безопасности страны и национальным интересам») дают основания считать, что новая волна силового давления на бизнес не только отражает частные интересы отдельных игроков из высшей элиты, но и является признаком начавшегося движения к иной модели экономики. 

Надо отметить, что обсуждение такого рода перехода продолжается в среде российской бюрократии уже несколько лет. Так, в вышедшей еще в 2021 году книге «Кристалл роста. К российскому экономическому чуду», один из ключевых авторов которой — Александр Галушка, бывший президент ассоциации «Деловая Россия» и бывший министр по развитию Дальнего Востока, эта концепция изложена вполне последовательно. В середине XX века, а конкретно — с 1929 по 1955 год, в СССР был установлен мировой экономический рекорд по темпам роста, который не превзойден до сих пор ни в одной стране мира, и, по мнению авторов книги, для опережающего экономического развития необходимо просто использовать этот «бесценный» исторический опыт. Критика приведенных в книге аргументов об эффективности советской «мобилизационной экономики» дана в подробной рецензии профессора Гирша Ханина, соавтора нашумевшей еще в перестроечное время статьи «Лукавая цифра», и Дмитрия Фомина («Чему учит история сталинской экономики»). 

Возражения оппонентов, однако, нисколько не помешали кампании по продвижению книги в публичном пространстве как «фундаментальной научной монографии», указывающей путь к «русскому экономическому чуду». Причем активность этой кампании создавала ощущение, что за ней стоят весьма влиятельные люди, использующие идеи авторов книги для обоснования перехода к «мобилизационной» модели экономики. Например, в мае 2023 года в рамках выступления на Петербургском международном юридическом форуме глава Следственного комитета Александр Бастрыкин прямо заявил о необходимости национализации основных отраслей экономики ради обеспечения «экономической безопасности в условиях войны». Характерно, что в 2024 году в таком ключе начали высказываться не только силовики, но и представители экономического блока правительства. Например, бывший инвестбанкир и действующий глава Минвостокразвития Алексей Чекунков в своем комментарии для РБК рассуждал о «замещении бизнесменов» на неких «созидателей» и «служителей», а также о переходе к модели «патриотического социализма» — с прямой апелляцией к стройкам коммунизма времен СССР.

Проблема в том, что в той мобилизационной модели, ориентироваться на которую предлагают авторы «Кристалла роста», места для нынешнего крупного частного бизнеса просто нет. Все «стратегические высоты» в такой экономике контролирует государство. Несогласные с этим подходом станут «выпадать из окон» (как это уже происходило с рядом топ-менеджеров крупных российских компаний в 2022–2023 годах), а остальным предпринимателям в лучшем случае будет уготована роль новых «красных директоров», назначаемых и смещаемых со своих должностей решениями Кремля (о чем как раз и пишет министр Чекунков).

Неизбежно ли движение к мобилизационной модели?

В целом события второй половины 2023 и начала 2024 года позволяют предположить, что сложившаяся при Путине политико-экономическая система объективно подошла к важной развилке. Долгое время (фактически начиная с «дела ЮКОСа») эта система базировалась на том, что бизнес имел хорошие возможности для получения прибыли в обмен на принципиальный отказ от политической активности, не санкционированной Кремлем. Ключевым актором в этой модели выступал госаппарат. Это предопределяло высокую роль высшей бюрократической элиты, которая обладала относительной автономией, распоряжалась значительными ресурсами и в целом проводила либеральную экономическую политику. Именно такая политика сформировала базу для рыночной экономики, которая оказалась устойчивой к сильным внешним шокам. 

Однако на фоне политических протестов 2011–2012 годов баланс сил в элите изменился, Кремль сделал выбор в пользу охранительной политики, и высшая бюрократия стала терять свое влияние. Выяснилось, что в отсутствие политической конкуренции ее автономия является иллюзорной. Высшие чиновники назначаются решениями Кремля и такими же решениями могут быть смещены со своих постов, а при желании их совсем не сложно отправить в тюрьму по обвинениям в коррупции, как это произошло с Никитой Белых, Алексеем Улюкаевым или Михаилом Абызовым.

Крупный бизнес после «дела ЮКОСа» утратил статус полноценного члена правящей коалиции, однако в целом все эти годы играл важную роль в существующей модели, обеспечивая ее экономическую устойчивость. Именно поэтому в отношениях с бизнесом Кремль все эти годы старался сохранять прежний «социальный контракт», пытаясь поддерживать условия для предпринимательской деятельности. Одним из проявлений этого контракта в 2010-е годы было регулярное давление на бюрократический аппарат в рамках Национальной предпринимательской инициативы с целью улучшения технических условий ведения бизнеса (что в том числе выразилось в заметном продвижении России в рейтинге Doing Business Всемирного банка). Другое проявление той же либеральной политики — сознательное подавление властями коллективных действий работников (на фоне исключительной слабости официальных профсоюзов) и, как результат, поддержание для бизнеса низкой стоимости рабочей силы.

При этом в сравнении с бюрократией относительно крупный бизнес по определению является более автономным актором. У чиновников есть лишь властные полномочия, которыми их наделяет государство, и с утратой этих полномочий они теряют доступ к ресурсам. Напротив, в распоряжении предпринимателей находятся принадлежащие им самим значительные финансовые ресурсы, а также предприятия с тысячами работников. Кроме этого, в отличие от чиновников, у предпринимателей сохраняется возможность выезда за рубеж и в большинстве случаев есть зарубежные активы. Важна также сохраняющаяся неоднородность российского бизнеса: наряду с целым рядом крупнейших компаний, бизнес которых возник благодаря политическим связям и доступу к источникам ренты, существуют десятки тысяч фирм, которые сами создали свой бизнес в рыночных условиях. Это стало возможным благодаря либеральной экономической политике, и именно активность этих фирм позволила российской экономике устоять под давлением масштабных международных санкций. Однако в силу своей рыночной природы такой бизнес может предъявлять запрос на либеральную политику, особенно в условиях сжатия рынков и сокращения прибыли.

В этом смысле бизнес представляет для Кремля более серьезную угрозу, чем бюрократия. До текущего момента Кремль покупал лояльность бизнеса благодаря сверхдоходам 2022 и отчасти 2023 годов, возникшим в силу противоречивого дизайна международных санкций. Также в пользу Кремля работали «персональные санкции», фактически толкавшие крупных предпринимателей в объятия Путина. Наконец, в качестве дополнительной «премии за лояльность» выступала возможность покупки активов иностранных компаний, уходящих из России. 

Однако рост напряжения в сфере государственных финансов, на который указывают и продолжающееся расширение военных расходов, и шаги в направлении повышения налогового бремени, неминуемо обернется ухудшением общеэкономической ситуации и уже негативно влияет на ожидания бизнеса. В этом случае Кремлю будет сложнее поддерживать его лояльность. С высокой вероятностью можно ожидать, что именно бизнес (прежде всего крупный) столкнется в будущем с наибольшими потерями, причем не только в связи с ростом стоимости рабочей силы и повышением налогового бремени, но и в связи с вероятными экспроприациями и перераспределением активов. В логике популистской политики наиболее «очевидными» кандидатами на это оказываются «олигархи» ельцинского периода.

До 2024 года благодаря сохранению нефтяного экспорта на фоне роста мировых цен у Кремля было достаточно денег для того, чтобы одновременно финансировать войну, покрывать расходы по социальным обязательствам и поддерживать экономику. Ужесточение бюджетных ограничений будет ускорять переход к новой, более жесткой политико-экономической модели (в этом же направлении будет действовать ухудшение ситуации на линии фронта). И с точки зрения перспектив выживания режима альтернатив движению к такой модели не просматривается. 

Ввязавшись в полномасштабную войну, режим сломал то социально-политическое равновесие, которое обеспечивало его стабильность в течение предшествующих 20 лет, и в итоге, при всех активно демонстрируемых признаках стабилизации, в действительности его позиции являются неустойчивыми. Проблемой для Кремля является то, что бо́льшая часть нынешней деловой и бюрократической элиты совсем не хотела бы жить в рамках такой модели, и это само по себе может быть аргументом для форсирования перехода к ней, который — в свою очередь — станет инструментом смены состава нынешней элиты. Скорость перехода к новой модели будет зависеть от ряда факторов, и один из ключевых среди них — объем доступных режиму финансовых ресурсов.

Такая угроза теоретически может создать у крупного бизнеса стимулы к коллективным действиям, как это произошло в 1996 году на фоне страхов перед победой коммунистов на президентских выборах. Но более вероятным пока кажется сценарий 2003 года — когда в момент кризиса, порожденного «делом ЮКОСа», крупный бизнес оказался не способен к коллективной защите своих интересов. Отличие нынешней ситуации в том, что вместо получения высоких доходов в качестве компенсации за «политическую лояльность» (как это было в 2000-е или в 2010-е годы) российский бизнес в лучшем случае окажется в условиях современной Беларуси с ее огосударствленной экономикой. Одновременно это будет означать уничтожение той экономической базы, на которую в течение двух десятилетий путинский режим опирался в своей внешней и внутренней политике.