Парадокс оппозиции: противников Путина в России больше, чем кажется, но у них нет общей публичной повестки

Больше, чем кажется

Так называемые выборы президента, в которых Путину насчитали 87% голосов, не стали его триумфом. Представления о том, что официальные результаты голосований в России фальсифицируются, перестали быть предметом споров и сделались общепринятыми. А те, кто против войны и диктатуры, сумели воспользоваться «выборами», чтобы заявить о своей позиции. Один из «конкурентов» правителя, Владислав Даванков, пусть и в мутных выражениях, но высказывался за окончание войны с Украиной. В результате голосование за него, наряду с порчей бюллетеня, стало способом выразить протест. Появилась даже возможность сделать то или другое публично — в 12 часов 17 марта у многих избирательных участков в российских мегаполисах выстроились молчаливые очереди акции «Полдень против Путина».

Противников войны оказалось существенно больше, чем признает режим. Сообщения отдельных независимых наблюдателей, которые все же присутствовали на некоторых избирательных участках, говорят о масштабных фальсификациях. Но есть и результаты, которые дают представление о том, каким могло бы быть реальное соотношение голосов. Например, на достаточно типичном участке в Санкт-Петербурге за Путина проголосовали 74% избирателей, включая и тех, кому это явно было предписано начальством, а против него (поддержав Даванкова или испортив бюллетень) — 20%.

Этот пример и некоторые другие данные указывают на то, что в России даже сейчас сохраняется оппозиционное меньшинство, численностью приблизительно 10–20%. В опросе ExtremeScan, который был проведен в день выборов, общая доля антивоенных избирателей (за Даванкова + испортившие бюллетени) оценивается в 19% (правда, подсчет основывался не только на прямых ответах, но и на анализе интервью, прерванных респондентами). 

Это не единственная потенциальная оппозиция в сегодняшней России. Исследование Russian Field, проведенное в начале февраля, фиксирует не меньший по численности слой милитаристов и имперцев. Причина их недовольства режимом — недостаточно агрессивное ведение войны. Но у этой группы нет навыков солидарности, и пока она сливается с конформистским большинством россиян в послушании автократу.

Хотя режим и не воспроизводит советскую систему буквальным образом, он явно приобретает тоталитарные черты. Его открытые противники изгнаны или арестованы. Критика правителя или армии уголовно наказуема. Участие в идеологических ритуалах стало обязательным для десятков миллионов россиян, от школьников и студентов до «бюджетников» и работников шоу-бизнеса. 

Публичное доносительство сделалось обыденностью. Проявления солидарности с теми, кого преследует государство, как и попытки сохранить профессиональную или организационную автономию, агрессивно подавляются. В таких условиях те 10–20%, которые рискнули выразить неприятие путинской системы, следует считать внушительной частью общества.

Но на сегодняшний день никто — и прежде всего те, кто считает себя оппозицией режиму, — не знает, как конвертировать эти оппозиционные чувства в какие бы то ни было внутрироссийские действия. Нет даже общепринятого понимания, какими эти действия вообще могут быть. И особенно четко это незнание, похожее на растерянность, проявляется сейчас у антипутинского актива, выдавленного из России.

Электоральная зацикленность оппозиции

Даже в кампании вокруг «президентских выборов» позиции заметной части оппозиционного актива были нелогичными, а то и странными. Одним из примеров может быть призыв к российским гражданам, оказавшимся в свободных странах, принять участие в этом ритуальном мероприятии — как будто у них нет иных способов выразить солидарность с единомышленниками в России, а успешный политический опыт, накопленный Алексеем Навальным и другими оппозиционными активистами в конце 2010-х, забыт. 

Видные изгнанники, пришедшие голосовать в консульства РФ, выглядели двусмысленно, поскольку до и после этого призывали западные правительства признать выборы нелегитимными.

Возможно, из-за сомнений в осмысленности таких действий лишь малая доля антипутински настроенных зарубежных россиян последовала этим призывам. Вне России голосовавших за Даванкова или испортивших бюллетени было всего 90 тыс., то есть никак не больше 10–15% из тех, кто покинул Россию после ее нападения на Украину. 

И совсем уже без отклика осталась рекомендация сторонников Алексея Навального загрузить в смартфоны приложение, которое случайным образом выбрало бы любого из трех подставных конкурентов Путина и таким способом подсказало бы, за кого голосовать. После того как 16 февраля их лидер погиб (а скорее всего, был убит) в заполярной колонии, призыв выглядел неубедительно и рядовых избирателей не воодушевил.

Антипутинскому активу словно не приходит в голову, что выборы — это лишь один из многих политических инструментов. Но отсутствие у оппозиции позитивной повестки и зацикленность на выборах не являются чем-то новым — они уходят корнями в допутинскую эпоху. И винить в этом только самих активистов было бы несправедливо.

На памяти ныне живущих россиян государственная власть всего один раз сменилась через выборы, и то фактически, а не формально: в июне 1991-го президентом России, еще в составе Советского Союза, свободно избрали Бориса Ельцина, и глава СССР Михаил Горбачев в одночасье стал в стране человеком № 2. В дальнейшем ни одно из голосований не обошлось без манипуляций и не привело к смене высшей власти. Такими были и президентские выборы 1996-го, когда правящий президент Ельцин выиграл у коммуниста Зюганова. Зюганов и его партия не были ни демократами, ни либералами, и в случае его победы нынешняя путинская политика стала бы проводиться гораздо раньше. Но в 1996-м принципиально важной была сама предопределенность итога выборов. Несменяемость высшей власти стала правилом. 

Региональные выборы — глав регионов или местных легислатур — несколько лет еще работали в конкурентном режиме, но и они сами себя исчерпали. Скажем, однопартийцы Зюганова в те годы часто делались «оппозиционными» губернаторами через конкурентные выборы, которые, впрочем, всякий раз оказывались последними выборами с непредрешенным итогом. И бывшие избранники народа либо сидели на должностях до полного физического износа, либо заменялись назначенцами верховной власти, а очередные выборы лишь оформляли эту замену.

Все это вроде бы должно было подтолкнуть либеральных и демократических критиков режима к поиску других форм деятельности. Но хотя к концу 1990-х выборы обещали им лишь моральный, но никак не фактический успех, именно тогда в этой среде сформировалась зацикленность на выборах. Политическая история российской оппозиции с тех пор стала историей неудачного участия в сменяющих друг друга выборных кампаниях с обязательным (и тоже всегда неудачным) последующим оспариванием их результатов.

Манипулятивные выборы и публичная повестка

Назову два фактора, которые, на мой взгляд, объясняют это стремление несмотря ни на что участвовать в выборах, — «поколенческий» и «народный».

Оппозиционный актив до сих пор в значительной мере состоит из выдвиженцев демократической волны конца 1980-х и тех, кто пережил ее перерождение в первой половине 1990-х. Из кризисного опыта этих лет они вынесли страх перед массами — консервативными, проимперски настроенными и не способными, как им казалось, воспринять «правильные» идеи. Из этого страха вытекало представление, что «народом» следует манипулировать.

Поэтому именно такие выборы, какие сложились в России, для них довольно органичны если не по результатам, то по стилю. Вдобавок руководящие звенья этих партий и групп в 1990-х и в 2000-х, когда они были еще более или менее системными, пополнялись самоуверенной молодежью, имевшей в основном навыки выборных пиарщиков, а не публичных политиков.

Менее понятно, почему антипутинцы новейшего призыва, имеющие реальный опыт гражданского активизма и как будто не испытывающие страха перед «народом», тоже исповедуют тот же культ выборов. Впрочем, уже не все и не всегда.

Второй, и, видимо, более важной причиной зацикленности на выборах была и остается слабость сигналов, получаемых снизу. Российское общество не структурировано, живых организаций, выражающих местные интересы, нет, а сами эти коллективные интересы осознаются людьми слабо. 

В результате в обществе фактически отсутствует постоянная публичная повестка — социальная, региональная, сепаратистская или экологическая (несмотря на решительность отдельных выступлений). Соответственно, нет ее и у большинства оппозиционеров. Народные протесты по накопившимся поводам бывают иногда очень сильны, но всегда локальны и редко длятся долго. 

Моральные победы, но не политические

Несколько вариантов оппозиционной «выборной» политики тестировались весь первый, довоенный, период путинского правления. И к его окончанию из них было выжато все что возможно.

На президентские выборы 2000-го, 2004-го и 2008-го оппозиция толком влиять и не пыталась. Выборы губернаторов были отменены в 2004-м под заведомо лживым предлогом борьбы с терроризмом. Поэтому критики режима сосредоточились на местных выборах и кампаниях по избранию представительных собраний всех уровней. Участие в таких кампаниях приносило критикам режима некоторое количество кресел, но никогда и нигде — большинство.

Оппозиция превращалась в этом случае в приложение к властной машине. Реакцией на это с 2005-го стали «марши несогласных» — уличные акции, организуемые несистемными или менее системными группами, которые достигли кульминации в 2011–2013-м. 

Массовые, хотя и довольно наивные протесты против подтасовок на выборах в парламент (жертвами фальсификаций стали безупречно казенные и во всем лояльные режиму партии) встряхнули страну и заставили власти немного отступить. 

Президентские выборы 2012-го были наименее сфальсифицированными за все путинские годы (правитель набрал 63,6% голосов). Тогда же была восстановлена выборность губернаторов, но с ограничениями, которые были призваны исключить появление на этих постах неподконтрольных претендентов. Пиком этого периода стали выборы мэра Москвы (2013), на которых Алексей Навальный набрал 27% голосов.

Эта серия моральных побед оппозиции не подкреплялась, однако, ни одним фактическим успехом. Во всех без исключения «выборных» конфликтах власти настояли на своем. А так называемые системные парламентские партии, в защиту которых москвичи выходили на улицы, избавились от единичных депутатов-оппозиционеров и принялись с такой энергией штамповать репрессивные законы, что их вчерашние заступники прозвали Думу «бешеным принтером».

Тем не менее вплоть до конца 2013-го режим продолжал терять популярность, реагируя на это очень болезненно. Попытки властей перейти в идеологическое наступление долго оказывались малоудачными. Но аннексия Крыма, вслед за которой началось первое вторжение в Восточную Украину, за несколько недель преобразила Россию. Волна державного ликования затопила все, а оппозиционная повестка была полностью перечеркнута. 

Лишь немногие из антипутинцев решились тогда пойти против этой волны. Зато почти все они принялись готовиться к очередному «единому дню голосования», то есть к выборам разных уровней, которые режим теперь объединил и проводил ежегодно в одно из воскресений сентября.

Процитирую свою статью, вышедшую летом 2014-го: «Вообразите, что группу актеров позвали сыграть спектакль. Выходят они на сцену, произносят знакомые монологи и неожиданно для себя обнаруживают, что зрителей-то и нет. В зале пусто. Впрочем, не совсем. Какие-то люди расторопно выносят старый антураж и переделывают помещение в клуб военно-патриотической песни и пляски. На входе уже толпятся посетители нового заведения. Неловко всем, но особенно артистам. Как быть? Уйти, хлопнув дверью? Доигрывать пьесу до конца? Если у выборов-2014 есть хоть какой-то сюжет, то он именно таков… Российское общественное мнение сейчас полностью погружено в страсти по случаю развода с Украиной. А это значит, что если бы выборы не были фикцией, то отношение к войне на украинском востоке стало бы их стержневым вопросом. Понятно, за кем большинство. Но если хотя бы часть кандидатов, называющих себя критиками системы, открыто вошли в эту кампанию с позицией, противостоящей официальной, это не дало бы превратить выборы в советский праздник послушания. Однако оппозиционный актив, за вычетом буквально единиц, оказался совершенно к этому не пригоден. Он давно привык хлопотать о другом — подлаживаться к перманентно меняющимся выборным правилам, старательно исполнять все более замысловатые па, которые ему предписывали свыше, — и мало-помалу приучился видеть в приспособлении к очередным начальственным изобретениям смысл своего существования…»

Опыт Навального и реакция режима

Казалось, оппозиционная деятельность в России убита. Но три года спустя обнаружилось, что это не навсегда. Уникальный политический талант Алексея Навального подсказал ему способ восстановить оппозиционную повестку, не вступая с властями в спор по поводу козырной для них «украинской» темы. С 2017 года, как только слегка рассеялся имперский дурман, он и Фонд борьбы с коррупцией начали организовывать массовые митинги и шествия, приуроченные к очередным таким антикоррупционным разоблачениям.

Самое знаменитое из полутора сотен расследований, фильм о «дворце Путина», собрало невиданные 131 млн просмотров, но было выпущено в начале 2021-го, когда режим уже снял с себя все запреты и полным ходом двигался к большой войне, изоляции и безоглядным расправам. Но до этого Россия успела увидеть короткий всплеск массовой оппозиционности, самый осмысленный за все десятилетия постсоветской автократии в России.

Осенью 2018-го губернатором Хабаровского края был избран Сергей Фургал, выдвинутый в качестве подставного кандидата и неожиданно для самого себя победивший всем надоевшего главу региона. Почти сразу же после этого Навальный открыл проект «Умное голосование», надеясь сделать такие победы повсеместными и перевернуть таким способом всю систему казенных выборов. Теперь он выдвигал одну инициативу за другой, и часть из них оказывались жизнеспособными.

На фоне явного брожения в низах стремление Алексея Навального не зацикливаться только на выборах, расширять повестку, создавать опорные пункты на местах, опираться на широкий круг сторонников, сформулировать хотя бы вчерне социальную доктрину было для режима явно более серьезной угрозой, чем оппозиционная деятельность привычного типа.

Но именно поэтому автократия сбросила с себя все ограничения. Летом 2020-го был смещен и арестован Фургал, ставший популярным губернатором, а чуть позже совершена первая попытка убийства Навального. Устоявшиеся за два десятилетия правила обращения с путинской системой разом потеряли силу.

На мирные протесты власти теперь отвечали повальными расправами, все оппозиционные организации были разгромлены, а после 24 февраля 2022-го антипутинскому активу пришлось выбирать между эмиграцией и тюрьмой. Антивоенно настроенные россияне остались без структур, без внутрироссийской повестки, а с 16 февраля 2024-го — и без общепризнанного лидера.

Повестка истории, переучреждение России и практики солидарности

Демократическая оппозиция сейчас отброшена назад не только из-за тоталитарной мутации режима, но и из-за собственной застарелой неспособности сформулировать стратегию. Вместо этого она опять погрузилась в выборную суету. Это явно не соответствует реалиям. Оппозиционные настроения в России не умерли и могут усилиться. Но играть с режимом на его поле и по его календарю — бесперспективное занятие что внутри России, что извне.

Возникнет принципиально новая повестка. Но путь к ней не может быть коротким. Легализм как оппозиционная стратегия исчерпал себя еще в 2020-м. С тех пор потеряла смысл уже не только ставка на «выборы», но и надежда добиться хоть чего-то в казенных судах и контрольных инстанциях или сыграть на противоречиях внутри властной машины. Режим повернулся к обществу тоталитарным лицом, и надо исходить из этого факта.

Если исключить военные бунты пригожинского типа и другие разновидности верхушечных путчей, то рассчитывать на скорый распад режима нет причин. Изгнанный из России оппозиционный актив не знает, к чему призвать страну. Но печальнее то, что сама страна никакие призывы выслушивать сейчас не готова. Настроения среди тех в России, кто не приемлет путинскую систему, иначе как параличом воли не назовешь. 

Обращения к таким старым практикам, как подпольная или диссидентская деятельность, очень редки, и это не случайно. Современные техники слежки довольно легко выявляют подпольщиков, а с диссидентами режим расправляется гораздо круче, чем при Брежневе.

Но главная причина лежит глубже. Несмотря на свою сравнительную многочисленность внутри России, люди, осуждающие происходящее, разъединены и запуганы. И, как правило, избегают проявлений солидарности с единомышленниками, даже и самой немудреной — корпоративной. 

Подвергшиеся гонениям не могут рассчитывать ни на коллективную защиту собратьев по профессии, ни на заступничество учреждения, в котором трудились. В широком ходу оправдательные шаблоны, подводящие базу под сотрудничество с режимом в преследовании инакомыслящих — мол, надо «спасти школу», «спасти университет», «спасти театр» и т.п. 

Популярность таких объяснений и их убедительность для части жертв говорят о том, насколько глубок кризис. Без солидарности, без готовности чем-то пожертвовать и что-то «не спасти» любая гражданская активность невозможна. Какие конкретные формы она примет, предсказать нельзя, но ее возрождение возможно только на этом пути.

Правда, оставшиеся в России интеллектуалы часто утешают друг друга якобы опирающимися на политологическую науку рассуждениями о том, что гражданская активность сейчас и не нужна. Ведь автократов смещают сверху или же они, наконец, умирают сами. И только тогда открывается некое «окно возможностей». Но если общество в этот момент будет так же безмолвствовать, как сейчас, то «окно» откроется только для авантюристов пригожинского типа.

Будем верить, что российское общество проснется раньше, чем развалится режим. Именно на этом этапе естественным порядком станет складываться новая оппозиционная повестка, и для нее понадобятся идеи. Их поставщиком в подобных случаях часто становится как раз заграничный оппозиционный актив. 

Например, ключевая для нынешней польской политики идея согласия с польско-украинскими границами, которые после Второй мировой войны продиктовал Сталин, и стратегического союза с Украиной против России сложилась в дискуссиях польской политической эмиграции еще в 1960-х годах.

Российские антипутинцы либо сделают то, от чего уклонялись до сих пор, и сформулируют принципы построения новой России, либо сойдут с дистанции, уступив свое место оппозиционерам следующего призыва.

Никакого специально сконструированного единства оппозиционных сил для этого не требуется. Миф о необходимости организационного объединения оппозиционеров — один из самых вредных и самых устойчивых российских политических мифов. Единственное, в чем большевики-ленинцы заслуживают подражания, так это в отсутствии в их среде культа «единства», что и привело их к победе.

Сегодняшней российской оппозиции нужно не объединяться, а находить осмысленные альтернативы режиму, то есть делать то, от чего она сама и ее предшественники раз за разом уклонялись. Какое, скажем, политическое оправдание имело невыдвижение оппозицией собственных проектов пенсионной системы в 2018-м, когда власти протаскивали антиобщественную «пенсионную реформу»? Или терпимое отношение к властной вертикали, само существование которой делает любое самоуправление муляжным?

Независимо от желаний и повесток отдельных лиц или групп, есть повестка истории. И в этой повестке стоят переучреждение и переустройство России. Включая, возможно, и отпадение от нее каких-то территорий. Когда-нибудь это произойдет. Можно не задумываться об этом и жить по казенному календарю — от одних «выборов» до других — и считать эти предрешенные поражения борьбой с путинизмом. А можно делать не то, к чему привыкли, а то, чего требует время.