451° по Фаренгейту: давление цензуры и стратегии сопротивления на книжном рынке обозначили контуры и особенности культурной политики «военного путинизма»

Книжный фронт и его особенности

Начало войны в Украине стало триггером решительной идеологизации российского авторитаризма. Эта тенденция в форме продвижения Кремлем консервативной антизападнической системы ценностей нарастала на протяжении 2010-х годов, однако вторжение в Украину заставило режим радикализовать кампанию индоктринации, задействовав репрессивный инструментарий для искоренения «враждебных» ценностных установок. Эта кампания охватывает сегодня большинство сфер культуры и искусства, интеллектуальной и публичной жизни. Как она разворачивается, какие успехи и неудачи режима ей сопутствуют, наглядно демонстрируют тенденции эволюции российского книжного рынка.

Война серьезно и сразу изменила российский книжный рынок. Во-первых, сотрудничество с Россией заморозили многие иностранные издательства и представляющие их агентства, а также целый ряд иностранных авторов с мировой известностью, в том числе, например, Стивен Кинг и Джоанна Роулинг, — возможности легального издания новой западной литературы сегодня сильно ограничены. С другой стороны, война дала толчок развитию «ультрапатриотического» сегмента Z-литературы и в особенности Z-поэзии и поддержала тиражи изданий в духе «бульварного сталинизма» — псевдоисторических апологий Сталина, воинских достижений Российской империи и т.п. Наконец, значительное влияние на рынок начала оказывать кампания цензуры и репрессий. 

С первых же дней конфликта среди открытых его противников оказался целый ряд сверхпопулярных писателей, обладающих значительными ресурсами публичности, — Людмила Улицкая, Борис Акунин (Григорий Чхартишвили), Дмитрий Быков, Дмитрий Глуховский и др. Первой мишенью для гонений стали не собственно книги, но их авторы, разделившие судьбу всех тех, кто открыто заявил о своей антивоенной позиции, отмечает в обзоре цензурно-идеологического наступления на книжный рынок литературный критик Галина Юзефович. Все они были вскоре признаны «иностранными агентами», против некоторых были также возбуждены уголовные дела. Формально продажа книг этих авторов не запрещена, однако статус «иноагента» накладывает на издателей и распространителей ряд специфических требований: все книги, вне зависимости от года издания и тематики, должны быть снабжены «иноагентской» и возрастной (18+) маркировкой, а в розничной торговле — иметь непрозрачную упаковку. Ограничения также получил и оборот книг «иноагентов» в публичных библиотеках, а последней инициативой в этой области стал закон о «спецсчетах», ограничивающий доступ «иноагентов» к их российским гонорарам. 

По мере того как решалась первоначальная задача подавления публичного сопротивления войне, а новый режим военного путинизма стал обретать более четкие и устойчивые формы, задачи идеологического контроля также расширялись. Следует, впрочем, сразу отметить, что, в отличие от цензуры советского времени, нынешнее наступление на «неблагонадежную» литературу характеризуют три обстоятельства: отсутствие четких границ идеологически дозволенного и недозволенного, отсутствие централизованного института цензуры и коммерческий, рыночный характер книгоиздательской деятельности. 

Последнее обстоятельство, по замыслу властей, само по себе должно было стать инструментом цензуры. И этот инструмент работает, но в большей мере — в отношении крупных издательств, которые хотят сохранить тиражи, обороты и положение на рынке, — так же как и, по тем же коммерческим причинам, в отношении крупных магазинов. Например, в 2023 году крупнейшее российское издательство «АСТ» без всякого судебного вердикта приняло решение «приостановить» выпуск и отправку книг «иноагентов» Бориса Акунина и Дмитрия Быкова, а в феврале 2024-го по собственной инициативе «приостановило» и выплаты гонораров «иноагенту» Людмиле Улицкой. Точно так же действовал целый ряд магазинов и библиотек; кроме того, из опасений скандала и санкций издатели не всегда берут книги «иноагентов» на книжные ярмарки.

В то же время для менее крупных издательств и магазинов рыночная логика действует в обратном направлении: отказ мейджоров от опасных тем формирует специфическую рыночную нишу, которую занимают другие игроки. В результате стратегия сопротивления цензуре не только носит идеологический характер, но и оказывается коммерчески состоятельной.

Репрессивные практики, идеологический спектр цензуры и шаги по ее институционализации

Ужесточение идеологического климата ярко проявило себя в скандале вокруг квир-бестселлера «Лето в пионерском галстуке», репрессии против которого стали знаковым предупреждением для всего книжного рынка. Выпущенный еще в 2021 году роман о взаимной влюбленности пионера и вожатого оказался под формальным запретом после принятия в декабре 2022-го новой версии закона о противодействии ЛГБТ-«пропаганде» (по мнению некоторых экспертов, эта версия и стала реакцией на популярность романа). Его авторы Катерина Сильванова и Елена Малисова (псевдонимы Екатерины Дудко и Елены Прокашевой) не делали публичных антивоенных заявлений, однако развернувшаяся травля вынудила их покинуть Россию. Вскоре их, равно как и издателей книги, признали «иноагентами».

Вторым показательным цензурным скандалом стала кампания против постапокалиптического хоррора Владимира Сорокина «Наследие» — в январе 2024 года с требованием проверить текст романа на соответствие законам в Следственный комитет обратилось 1500 «инициативных» граждан. В апреле книга была отозвана из продажи по решению выпустившего ее издательства АСТ, а в ноябре суд оштрафовал его, а также занимавшееся распространением книги издательство «Эксмо» и печатавшую ее типографию на 4 млн рублей каждого за «распространение порнографических материалов» (дело было возбуждено по заявлению депутата Государственной думы Олега Колесникова). 

Впрочем, издательства и типографии начали «корректировать» свою политику еще до этих кейсов. Репрессивная атмосфера заставила многих издателей ввести практику внутренних юридических рецензий, призванную обезопасить их от преследований и коммерческих потерь (см. об этом в обстоятельном очерке «Медузы»). Типографии также начали отказываться брать заказы на книги, которые кажутся им потенциально опасными, отмечает директор фонда StraightForward, бывший главный редактор издательства «Индивидуум» Феликс Сандалов. 

Основная часть цензурных репрессий носит реактивный характер — является реакцией на сигналы «снизу», исходящие от традиционалистских и провоенных активистов, — и является результатом неформального давления государства, в том числе местных администраций, вмешивающихся в деятельность книжных магазинов и культурных площадок.

Таким образом, на этом этапе кампания борьбы с «чуждыми влияниями» складывается в формате низового активизма и самоцензуры издателей и авторов, стремящихся избежать рисков административного или уголовного преследования, проблем с распространением и репутации неблагонадежности. Точно так же для окологосударственных культурных менеджеров запреты и отмены выступлений некоторых авторов на книжных фестивалях или участия определенных издательств в книжных ярмарках становятся формой демонстрации лояльности (на недавно прошедшей в Москве очередной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction в участии по идеологическим причинам было отказано как минимум трем проектам — издательствам «Бумкнига» и «Черный квадрат» и журналу «Дилетант»). 

Формально цензура по-прежнему запрещена в России на конституционном уровне (ст. 29, п. 5). Вместе с тем шаги в направлении институционализации цензурного контроля предпринимаются и обозначают важную развилку будущего российского книжного рынка. В декабре 2023 года при Российском книжном союзе (РКС), формально независимом, но близком к официозу отраслевом лоббисте, был создан Экспертный совет, функцией которого стало «предотвращение издания и распространения книжной продукции, противоречащей нормам действующего законодательства». Среди семи отдельно названных законов, на соответствие которым Совет призван проверять книги, на его сайте перечислены законы о ЛГБТ-«пропаганде», «дискредитации использования» армии и «обеспечении правовой защиты исторической правды о Великой Отечественной войне», формирующие репрессивный фундамент современной российской идеологической цензуры. 

В положении о Совете написано, что он должен проводить экспертизу «книжной продукции» в ответ на запросы «органов государственной власти, правоохранительных органов, издающих организаций и агрегаторов электронного контента» и что результаты такой экспертизы будут носить рекомендательный характер. В состав совета вошли представители Роскомнадзора, Российского исторического общества, Российского военно-исторического общества, Русской православной церкви, Духовного управления мусульман России и т.д. В то же время деятельность Совета окутана дымовой завесой: хотя, например, именно на него ссылается издательство АСТ, объясняя свое решение об изъятии ряда книг из продажи, имена экспертов и администраторов организации нигде официально не названы и ни одна из его экспертиз не опубликована.

Разумеется, Совет не может осуществлять полноценный контроль книжного рынка. Для этого потребовалось бы расширить его деятельность до гигантских масштабов, задействовав значительные бюджетные средства. Однако его появление свидетельствует о поисках в направлении институционального оформления книжной цензуры. Дальнейшие планы властей в этом отношении уже анонсированы: в начале декабря в ходе XI съезда РКС советник президента России Елена Ямпольская предложила принять федеральный закон об издании и распространении книг в России и создать государственный реестр издательств. Иными словами, речь идет о лицензировании специальным органом книгоиздательской деятельности. В этом случае одобрение и лишение регистрации в реестре станут основным инструментом идеологического контроля, а печатание типографиями продукции не упомянутых в реестре издательств окажется, по всей вероятности, под запретом.

Практики сопротивления, их возможности и ограничения

Цензурное давление породило, во-первых, практику символического сопротивления со стороны издательств и книжных магазинов, которые используют, как вслед за антропологом Джеймсом Скоттом называет это Галина Юзефович, «скрытые послания». При том что многие издательства в порядке самоцензуры незаметно исключают или корректируют опасные пассажи в своих изданиях, другие следуют образцу, созданному изданием биографии кинорежиссера Пазолини, вышедшим в издательстве АСТ, и демонстративно оставляют закрашенные черным «нецензурные» фрагменты, обнажая цензурное автовмешательство (коммерческий успех книги о Пазолини при этом превзошел самые смелые ожидания). Если крупные магазины рьяно исполняют предписания в отношении «иноагентской» литературы, то другие, преимущественно «нишевые», после принятия осенью 2023 года правил продажи книг «иноагентов» начали упаковывать их книги в разрисованную сердечками бумагу, перевязывать ленточками и ставить на полку с вывеской «Наши любимые иноагенты».

Отдельным явлением «проективного сопротивления» в сегменте интеллектуального книгоиздания стала настоящая «эпидемия» книг об истории Третьего рейха и жизни немцев после Второй мировой войны. По замечанию Феликса Сандалова, всплеск интереса переживает и литература, связанная с другими войнами и диктатурами, а также тематика ядерного оружия и психологической самопомощи. При этом, как уже было сказано, стратегии сопротивления в условиях рыночной среды и достаточно большой емкости российского книжного рынка опираются не только на принципиальность участников сопротивления, но и на коммерческий потенциал, связанный с ним. 

Кроме того, практически сразу после начала войны в центрах новой российской диаспоры стала разворачиваться независимая книжная инфраструктура: издательские проекты, новые магазины русской книги (в Ереване, Тбилиси, Берлине, Лиссабоне, готовятся к открытию — в Вене и Лондоне) и культурные пространства, сети книгораспространения, а вслед за этим — журналы (ROAR, «Пятая волна», «Слова вне себя»), книжные премии («Дар», «Книги свободы») и даже международная русскоязычная ярмарка, прошедшая в середине сентября 2024 года в Праге и объединившая как давно существующие издательства, так и новые.

По подсчетам Re: Russia, за почти три года войны за пределами России выпущено более 250 русскоязычных книг (лидеры — издательство Freedom Letters, около 100 книг, и издательство тель-авивского книжного магазина «Бабель», около 50), и бо́льшая их часть связана с запрещенной в России тематикой: войной, критикой путинского режима и авторитаризма в целом, проблематикой ЛГБТК+, травмой эмиграции и т.д. Отдельный, хотя и не очень значительный сегмент составляют переводы украинских авторов на русский язык. 

Своего рода расцвет русскоязычной книжной культуры «в изгнании» сопровождал каждую волну российской эмиграции, однако в одном принципиальном пункте новые книги отличаются от легендарных изданий Ardis и YMCA-Press. В XX веке тотальный контроль со стороны государства и отсутствие коммерческой логистики делали книги диаспоры практически недоступными для «советского» читателя. Пришедшие с постсоветской эпохой экономическая глобализация, разветвленная сеть рыночных агентов и собственно рыночные стимулы, а также цифровая инфраструктура радикально изменили эту ситуацию. 

Сегодня многие из изданных за границей русскоязычных книг можно купить и в России: они встречаются на прилавках нишевых магазинов и в ассортименте гибких и слабо контролируемых маркетплейсов, доставку многих изданий можно заказать из стран СНГ/ЕАЭС. По большей части доступны и электронные версии этих книг в официальном либо контрафактном варианте. Тексты самых популярных книг, от преследуемой Генпрокуратурой РФ «Мыши» Ивана Филиппова до «Патриота» Алексея Навального (на данный момент, в обратном переводе с английского), можно без труда разыскать в интернете — без помощи VPN и бесплатно.

Тем не менее изъятие книг из легального оборота и окружающей его информационной среды (рецензии, фестивали, ярмарки) существенно сокращает число их читателей. Мотивированный и информированный «антивоенный» сегмент читательской аудитории в целом сохраняет доступ к «неблагонадежному» контенту, однако другие, бо́льшие по объему сегменты остаются вне информационного охвата сопротивленческой инфраструктуры. По оценке главы крупнейшего «эмигрантского» издательства Freedom Letters Георгия Урушадзе, относительно успешно распространяющего свои книги и в России, при свободном доступе к российскому рынку и медиа тиражи этих изданий могли бы быть примерно в 50–100 раз больше. 

Эта ситуация демонстрирует возможности и пределы цензуры в сегодняшней ситуации и характерна не только для книжного рынка. Как и российские релоцированные медиа, попадающие под цензурные ограничения книги доступны для россиян, но давление на публичную сферу и инфраструктуру распространения ограничивает доступ к ним, делая его не невозможным, но более трудным. Вместе с тем формирование двух книжных потоков будет ограничивать возможности цензуры: ее расширение в тематическом отношении будет приводить к большему насыщению альтернативного книжного потока и расширению спроса на него. Воспроизведение советской системы цензуры и последовательное разделение двух сегментов невозможны в новых условиях, а значит, как и в сфере медиа, обществу предстоит жизнь в ситуации сосуществования и конкуренции подцензурного и неподцензурного сегментов.