Уравнение войны: как заканчиваются военные конфликты и почему «ценностный» подход проигрывает «брокерскому»?

Неизвестные и переменные формулы войны

Все, что политик знает до войны, — это планы его генералов, данные разведки, догадки о поведении противника. Война подвергает эти — как правило, чрезмерно оптимистические — ожидания проверке, рассуждает в книге «Причины войны» историк Джеффри Блейни. В ходе уже начавшихся военных действий лидеры узнают, могут ли они в реальности мобилизовывать население, достаточно ли у них ресурсов, на что способны их армии и союзники. Получив это новое знание, политики способны оценить потери, скорректировать ожидания и пойти на переговоры. Ход войны дает обеим сторонам новую информацию, которой они раньше не располагали, и, когда ее достаточно, стороны готовы к завершению конфликта, формулирует Бейни общую логику войн.

Масштабы стратегического просчета российской стороны стали ясны в самом начале войны, показало расследование The Washington Post. Надежды на то, что украинцы откроют ворота изнутри крепости, не оправдались. Российские власти узнали, что их спецслужбы провалили планы быстрой смены режима, что оперативная, логистическая, технологическая подготовка вторжения была неадекватной, а представления об украинском руководстве и обществе — неверными. Не смогла спрогнозировать Москва и готовность западных стран начать поставки оружия Украине. Ценой сотен погибших Кремль начал получать новое знание об уровне работы российских спецслужб, качестве получаемой им информации и состоянии собственной армии. 

Все это не могло не посеять в головах российских руководителей сомнений в перспективах вторжения. Украинское руководство, со своей стороны, не могло точно прогнозировать, как долго они смогут держаться и на какую помощь союзников рассчитывать. На фоне критического недостатка информации с обеих сторон переговоры начались очень рано, уже на четвертый день вторжения. Судя по опубликованным The New York Times проектам договоров и интервью с участниками, обе стороны были готовы на значительные уступки. 

Украинская сторона рассматривала возможность согласиться на ключевое российское условие — постоянный безъядерный и внеблоковый статус, то есть неприсоединение к НАТО (хотя эта цель записана в украинской конституции), а также на уступки по ограничениям на запасы и радиус действия некоторых видов вооружений. Россия соглашалась обсуждать гарантии безопасности Украины со стороны западных союзников. Холодный душ неудач действовал в ожидаемом направлении: «По словам одного из членов переговорной команды Украины, после каждой военной неудачи Путин ограничивал свои требования», — пишет New York Times. 

В начале апреля информация о зверствах российской армии в Буче и растущее недоверие сторон начали затруднять процесс. Украинцы и их западные союзники, вдохновленные ранними успехами, всё меньше были готовы обсуждать уступки. Такой готовности стало меньше и в Кремле: в очередном проекте сделки Москва вставила положение, согласно которому все гаранты безопасности Украины, включая Россию, должны одобрить характер того ответа, который будет выработан в случае нападения на Украину. Россия таким образом получала право заблокировать возможность ответа на новое собственное нападение. Переговоры потеряли смысл. Путин заявил, что «спецоперация будет продолжаться до выполнения изначально поставленных задач», а Зеленский сказал, что «все, что они оккупируют, мы все вернем». У сторон вновь возникли противоположные ожидания относительно вероятного развития событий.

С тех пор значимые для хода войны факты — динамика помощи со стороны Запада, эффект санкций, отступление российских войск под Харьковом и в Херсоне, возможности России мобилизовать дополнительную «живую силу», перспективы украинского контрнаступления — вносили в «военное уравнение» все новые и новые данные. Ситуация менялась сравнительно часто, то одна, то другая сторона смотрела на свои шансы с бо́льшим оптимизмом, и вопрос переговоров всерьез не возникал. 

Но как минимум уже на протяжении года попытки изменить ситуацию на фронтах не приводят к очевидным успехам. Ситуации, в которых воюющие стороны наносят друг другу ущерб, но не продвигаются на земле (mutually hurting stalemates, «тупики с взаимным ущербом»), должны создавать пространство для торга, пишут Хейн Гуманс и Бранислав Сланчев, политологи, изучающие закономерности завершения войн. Тупики такого рода делают сближение позиций рациональным.

Однако новые вводные сегодня состоят в том, что в США и некоторых странах Запада отношение к помощи Украине становится более сдержанным, новый коммерческий контракт позволяет Кремлю пополнять живую силу (→ Re: Russia: Люди против дронов), а экономика и военные производства в России выглядят стабильными. Путин очевидно надеялся, что уничтожение энергетической инфраструктуры Украины и новое российское наступление этим летом позволят ему радикально изменить положение в свою пользу. Информация о том, насколько верен этот расчет, пока не полна. И война продолжается.

Война и мир в перспективе демократии и автократии 

Уступки возвращаются в повестку дня, когда растущие потери и издержки грозят общественным недовольством, экономическим кризисом или утратой власти, отмечают Гуманс и Сланчев. Между тем пока изменения в публичных позициях у Москвы и Киева минимальны, хотя, пожалуй, упоминаний о необходимости переговоров стало больше. Российское руководство способно изолировать себя от политических эффектов войны и связанных с ней потерь — с помощью денежных вливаний, манипулирования общественным мнением и репрессий. Украинское руководство также пока выдерживает давление издержек войны, потому что общество страны, ставшей жертвой агрессии, по-прежнему сплочено и настроено на противостояние. 

Зеленский — демократически избранный президент, и общественные настроения неизбежно влияют на него больше, чем на Путина. Эффект «ралли вокруг флага» в Украине постепенно размывается, граждане все меньше относятся к Зеленскому как к герою, «защитнику нации» и больше — как к обычному политику, чьи действия они могут одобрять или оспаривать (→ Re: Russia: Нечрезвычайная легитимность). Этим, вероятно, вызваны некоторые изменения в позициях Зеленского. «У нас не так много времени. У нас много раненых, убитых — как военных, так и гражданских. Поэтому мы не хотим, чтобы эта война длилась годами», — заявил он в конце июня в Брюсселе, а позже высказывался о возможности переговоров с участием посредников, которыми могли бы стать Китай, США или Евросоюз. 

В то же время для Путина большей проблемой, как ни парадоксально, могут оказаться последствия неубедительного или двусмысленного мира, чем сама война. Вообще, исходы войн сильнее влияют на перспективы удержания власти именно автократами, чем демократами, показали в своей работе политологи Джакомо Кьоцца и Хейн Гуманс. Шанс автократа сохранить пост на протяжении трех лет после победы в войне — 76%, а после поражения — 23%. Для лидера демократии президентского типа вероятность удержаться у власти после победы составляет 29%, а после поражения — 16%. При этом те или иные наказания после утраты власти ожидают 7% демократически избранных и 41% авторитарных лидеров, включая возможность смерти (7% случаев) и изгнания (23% случаев), посчитали в другой работе Александр Дебс и Хейн Гуманс. Парадоксальным образом для автократа затягивание войны может оказаться меньшим риском, чем ее неубедительное окончание, которое поставит вопросы о его способности добиваться своего с помощью силы и об осмысленности принесенных жертв.

Ценности и транзакции

Чтобы заключить мир, воюющие стороны должны быть готовы принять хотя бы минимальные требования друг друга, пишут Гуманс и Сланчев. Однако в начальной и наиболее острой фазе конфликта стороны (с тем или иным успехом) стремятся к тому, чтобы представить его в максимальной степени как конфликт ценностный, добиваясь тем самым максимальной мобилизации своего лагеря.

Украина справедливо заявляет о неспровоцированной агрессии авторитарной России против страны, стремящейся к самоопределению на основе осознанного демократического выбора. Кремль, со своей стороны, утверждает, что ведет «освободительную борьбу» против украинского национализма и навязанного миропорядка, в котором доминируют США. Западные политики и интеллектуалы также использовали язык ценностей, утверждая, что, поддерживая Украину, они поддерживают право на демократическое самоопределение перед лицом авторитарной агрессии.

«Использование государствами моральных аргументов для обоснования своих позиций усложняет заключение сделки, даже если она отвечает интересам всех», — пишет гарвардский профессор международных отношений Стивен Уолт в статье для журнала Foreign Policy. В процессе переговоров каждой стороне приходится идти на компромиссы. Но ценностные аргументы носят максималистский характер и препятствуют переформулированию позиций в прагматическом ключе. «Акцент на моральных принципах превращает потенциально разрешимые споры в очень плохо поддающиеся урегулированию конфликты», — заключает Уолт.

Организованный Украиной в июне в Швейцарии саммит был призван вовлечь как можно больше стран в обсуждение украинской формулы мира, основанной на признании незыблемости принципов самоопределения и территориальной целостности (то есть на ценностях). Но форум предсказуемо продемонстрировал, что привлечь к этому подходу политиков глобального Юга труднее, чем политиков Запада, пишет Bloomberg. Бразилия, Индия, Индонезия, Южная Африка, Саудовская Аравия не подписали меморандум по итогам встречи, а Китай и не принял в ней участие. 

Неожиданное турне «нелиберального демократа» Виктора Орбана, посетившего за последнюю неделю Киев, Москву и Пекин, выглядит ответом на швейцарский саммит и обозначает выход на арену миротворчества сторонников «транзакционного», а не ценностного подхода к вопросам войны и мира. О содержании переговоров почти ничего неизвестно, но сам факт посещения Орбаном трех столиц выглядит мощной заявкой на перехват миротворческой повестки. 

Роль миротворца потенциально выгодна Китаю, считает директор Берлинского центра Карнеги Александр Габуев. В прошлом году Пекин пробовал свои силы на этом поприще, способствовав нормализации отношений между Саудовской Аравией и Ираном, но в целом опыта международного посредничества у китайцев пока мало. Если Си Цзиньпин действительно поможет достигнуть хотя бы прекращения огня, это выведет геополитическую репутацию Пекина на новый уровень. Результат оценят как на глобальном Юге, так и в Европе. 

Соперничество с Китаем — важная часть повестки Дональда Трампа, который снова может стать президентом США. В то же время его и китайских лидеров объединяет транзакционный подход к международным отношениям. Трамп за первый срок президентства показал, что не испытывает пиетета перед традиционными союзниками США и готов разговаривать с кем угодно. При этом не стоит забывать, что на его счету такое миротворческое достижение, как Соглашения Авраама, открывшие дорогу нормализации отношений между Израилем и рядом арабских стран: ОАЭ, Бахрейном, Марокко и Суданом.

К альтернативной миротворческой миссии могут подключиться Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты и Турция. Саудовская Аравия и ОАЭ уже способствовали проведению негласных переговоров об обмене пленными в Израиле. А Турция сыграла важную роль в том, чтобы вновь открыть Черное море для поставок зерна. Коалиции, складывающиеся сегодня в мире, непрочны и не определяются долгосрочной лояльностью каким-либо идеологиям и лагерям. Для «средних держав» глобального Юга характерны крайний прагматизм во внешней политике и стремление к максимизации своего суверенитета и экономической выгоды за счет многочисленных тактических союзов (→ Re: Russia: Философия «средних держав»).

Коалиция Запада сильна, но ее возможностей уже недостаточно, чтобы менять политическое поведение отступников. Ценностные позиции, которые по инерции занимают нынешние лидеры США и Западной Европы, не обладают прежней мобилизационной силой. Во всяком случае, два с половиной года войны показали, что победа «коалиции ценностей» потребует от ее участников инвестирования в эту победу гораздо больших ресурсов. Однако за прошедшее время Запад так и не смог определиться, готов ли он к этому.

Следствием этого и становится в конце концов выход на миротворческую арену политиков, не склонных к ценностному самоопределению и не демонстрирующих готовности вступить в тот или иной «лагерь». «Подавляющее большинство развивающихся стран не хочет попасть в зависимость, например, от России и Китая. Те, кто сделал такой выбор во время холодной войны, например Ангола, теперь кусают локти», — говорит Жан-Жозеф Буало, научный сотрудник Французского института международных и стратегических отношений (IRIS). Таким образом, для многих лидеров глобального Юга транзакционный подход к проблеме мира — естественное продолжение их стратегических позиций и модуса существования. Готовые к коммуникации со всеми и будучи поэтому приемлемыми собеседниками даже для злейших противников, они будут продвигать свой подход и готовы сыграть действенную роль в достижении транзакционного мира — сделки с агрессором — на фоне неудачи «ценностной коалиции».