Историческая политика: идеологизация общества как попытка изменения постсоветской идентичности

От идейного оппортунизма к реваншу идеологии

На протяжении первого и частично второго десятилетия нашего века российский режим, несмотря на расстановку идейных «маркеров» в виде гимна, герба и флага, нельзя было назвать идеологическим. В самом деле, подновленный советский гимн, герб Российской империи и флаг, использовавшийся демократической Россией, были призваны объединить идейно разные эпохи российской истории в общее полотно, что делало эклектичной почти любую попытку идеологического обоснования такого единства, за исключением разве что широко трактуемого патриотизма. 

Более того, на практике режим демонстрировал цинизм, постоянно напоминая наблюдателям, что публичное объяснение причин политических решений не описывает их настоящих мотивов. Так было, например, со «спором хозяйствующих субъектов» при закрытии неподконтрольных Кремлю СМИ, с запретом ввоза в Россию молдавских вин и грузинской минеральной воды (формально — по причине претензий санитарного надзора, но в действительности — в качестве реакции на не нравившиеся Москве действия руководства этих стран) и даже с описанием аннексии Крыма и роли в этом российских вооруженных сил. Создание атмосферы всеобщего недоверия, лозунг «Все врут» и пропаганда убеждения, что истину найти невозможно (то, что позже получит название «постправда»), прямо противоречили любой попытке продвижения идеологии, требующей, наоборот, массового доверия определенной картине мира. 

В результате в обществе сформировался обширный пласт идеологического оппортунизма: за отказом от коммунистической идеологии последовало разочарование в либеральных ценностях, а относительный экономический подъем нулевых создал иллюзию возможности «монетизации» любой идеи. Сторонники коммунизма и приверженцы либерализма превратились из проводников гегемонного дискурса в группы меньшинств, для которых идеология что-то значила. Казалось, что поворот к идеологизации общества и государства уже невозможен, а власть будет пользоваться другими подходами, более присущими постструктуралистской эпохе. Однако усталость населения и самой бюрократической машины от цинизма и снижение доверия к режиму, выразившиеся особенно сильно во время протестов 2011–2012 годов, заставили Кремль переосмыслить советский и постсоветский опыт и вновь опробовать идеологические приемы управления обществом. Сначала это был поворот к «традиционным ценностям», которые, однако, не сразу приняли форму обязательной идеологии: хотя государственная пропаганда изображала их как ценности большинства, она оставляла место и для сторонников других ценностных систем. Общество «Мемориал», Сахаровский центр, ряд либеральных СМИ и правозащитные организации хотя и начали в этот период испытывать давление государства, однако продолжали свою работу, оставаясь идейными центрами либеральной интеллигенции. 

Тогда же некоторые ключевые фигуры режима вслух заговорили о необходимости создания его идеологического фундамента и программы «идеологического воспитания» для детей и молодежи. Первым на это поле вступил Владимир Мединский, который уже в феврале 2012 года излагал свой план создания «исторической» идеологии: «Есть необходимость в исторической политике у государства. А ее у нас нет — все развивается спонтанно, „самостийно“. Вот при Сталине историческая политика была — был заказ на исторические фильмы, исторические книги. Например, роман „Петр Первый“ написан Толстым по непосредственному приказу Сталина. Были и другие шедевры. Потому что человек [Сталин] знал толк в идеологии и промывании мозгов. Сейчас все пущено на самотек и КПД, естественно, „ниже плинтуса“». Такая активность Мединского вылилась на этом этапе в учреждение Российского военно-исторического общества (РВИО) и принесла ему место министра культуры, на котором он многое сделал для формирования идеологии режима.

В апреле 2016 года руководитель Следственного комитета Александр Бастрыкин опубликовал статью, в которой прямо формулировал: «Крайне важно создание концепции идеологической политики государства. Базовым ее элементом могла бы стать национальная идея, которая по-настоящему сплотила бы единый многонациональный российский народ. В концепции можно было бы предусмотреть конкретные долгосрочные и среднесрочные меры, направленные на идеологическое воспитание и просвещение нашего подрастающего поколения». «Борьба за умы станет интенсивней и охватит новые сферы», — говорил в 2017 году Сергей Нарышкин, глава Службы внешней разведки и по совместительству глава Российского исторического общества.

В первые годы разворота к идеологизации общество было свидетелем неоднократных конфликтов сторонников разных взглядов на прошлое, продвигаемых различными государственными или прогосударственными акторами исторической политики. Так, несколько инициатив возглавляемого Мединским РВИО были свернуты в результате активного сопротивления других участников консервативной коалиции. Достаточно вспомнить об установке и последующем демонтаже мемориальной доски маршалу Маннергейму в 2016 году. Там же, в Санкт-Петербурге, в том же году установили, но уже в 2017-м по решению суда сняли мемориальную доску адмиралу Колчаку. На несколько лет затянулось открытие памятника «примирению» в Севастополе, поскольку нынешние организации, считающие себя продолжателями «белого» и «красного» дела, ни к какому символическому примирению оказались не готовы. В 2021 году власти прервали опрос по поводу того, надо ли установить на Лубянке памятник Александру Невскому или следует вернуть туда памятник Дзержинскому, — оказалось, что опрос раскалывает ту самую антилиберальную базу, на которую опирается режим.

В этот же период российские государственные деятели все чаще обращались к прошлому для обоснования современных политических решений и предпринимали попытки подчинить историческое образование задачам пропаганды, но до начала 2020-х годов историческое сообщество сопротивлялось таким инициативам (вроде «единого учебника истории», впервые предложенного Путиным еще в 2013 году). По-видимому, именно сопротивление кардинальному пересмотру учебников истории стало одним из стимулов создания (начиная с 2017 года) сети мультимедийных парков «Россия — моя история», которые представляли гораздо более консервативный, антилиберальный и антизападнический нарратив, чем даже многократно отредактированные учебники. В проекте «Россия — моя история» объединились светские запросы власти и предложение со стороны консервативной части православного клира, представленного прежде всего епископом, а затем митрополитом Тихоном (Шевкуновым). 

К концу второго десятилетия XXI века союз государства и Русской православной церкви очевидно перешел из формы институционального сотрудничества к совместной выработке новой государственной идеологии. Одним из символов этого стало открытие в Подмосковье 9 мая 2020 года главного храма Вооруженных сил, вызвавшего резкую реакцию даже у заметной части православной общественности. Незадолго до официальной церемонии стало известно, что в храме присутствуют мозаичные изображения Иосифа Сталина, а также Владимира Путина, Сергея Шойгу и Валентины Матвиенко. В результате протестов, в том числе исходивших от Русской зарубежной церкви и Синода РПЦ, изображение Сталина было перенесено из храма в музей. На волне этих протестов Путин также предложил удалить со стены церкви мозаику со своим портретом («Когда-нибудь благодарные потомки оценят наши заслуги, но сейчас это делать еще рано»), и эта часть изображения была также демонтирована и перенесена в музей. Тем не менее и само создание «главного храма ВС РФ», и выраженное намерение включить в его убранство портреты руководителей режима напомнили о цезарепапизме православия. 

Таким образом, спрос на идеологию проявил себя вскоре после протестов 2011–2012 годов и в первые годы предъявлялся лишь частью околопутинской политической элиты. При этом он наталкивался, с одной стороны, на конкуренцию различных проектов «идеологизации», а с другой — на сопротивление «снизу», со стороны профессиональных и правозащитных сообществ. 

Радикальный поворот и идеологизация истории 

Резкий перелом произошел на рубеже 2021–2022 годов, когда были сломаны институты, сопротивлявшиеся внедрению государственной идеологии, после чего можно с уверенностью говорить о переходе режима к новому этапу. В центре новой идеологической картины мира теперь оказались не столько православные ценности, сколько особый нарратив отечественной и зарубежной истории. Важным «установочным» документом стала статья Владимира Путина «75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим», опубликованная летом 2020 года. В ней ответственность за начало Второй мировой войны возлагалась на составителей Версальского договора, участников «мюнхенского сговора» и даже Польшу, но не на сталинский Советский Союз. Статья была ответом на распространившуюся в Европе в предыдущее десятилетие концепцию общей вины «двух тоталитаризмов», Германии и СССР, в развязывании войны, и дала сигнал к возвращению к советской линии аргументации.

Хотя история использовалась для легитимации режима фактически с самого начала путинского правления, ее значение в речах и статьях руководителей страны увеличивалось на протяжении 2010-х, а с переходом к военному режиму она окончательно заняла центральное место в государственной идеологии рядом с геополитическими рассуждениями о суверенитете, «закате Запада» и защите традиционных ценностей. Можно назвать несколько проявлений имевшего место качественного изменения в этой сфере: 

• внесение в 2020 году в текст Конституции упоминания о «защите исторической правды», постулировавшего наличие окончательной «исторической правды» (а не множественности нарративов), которую государство знает и обязано защищать; 

• переход к подавлению институций, развивавших негосударственнические версии отечественной истории;

• отказ от конкуренции разных линеек учебников истории для школ и навязывание в качестве обязательных учебников под редакцией Владимира Мединского;

• внедрение обязательных исторических или квазиисторических программ на первых курсах российских университетов независимо от специальности.

В 2020 году в Конституцию РФ была внесена статья 67.1, в которой говорилось о «тысячелетней истории» Российской Федерации, ее преемственности по отношению к СССР, о «памяти предков», «переданных» ими идеалах и вере в Бога. Статья также утверждала, что «Российская Федерация чтит память защитников Отечества, обеспечивает защиту исторической правды», и постулировала необходимость воспитания в детях «патриотизма, гражданственности и уважения к старшим». После этой правки чиновники получили конституционные основания для установления единой версии прошлого и для внедрения ее в образовательный процесс. 

Вскоре за правкой Конституции последовала инициатива Следственного комитета «по установлению фактов геноцида советского народа» в годы Великой Отечественной войны. Уже в октябре 2020 года Новгородский областной суд впервые признал геноцидом действия немецкой армии, совершенные на территории Новгородской области. Вслед за этим схожие процессы были начаты на территории Ленинградской области, Санкт-Петербурга, Ставропольского края, Волгоградской и Калужской областей, а также в Крыму. Владимир Путин по итогам 45-го заседания комитета «Победа» поручил Министерству образования включить материалы, посвященные геноциду советского народа, в федеральные общеобразовательные программы. В поддержку идеи квалификации действий нацистской Германии как «геноцида народов СССР» выступали, в частности, тот же самый председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин, а также министр иностранных дел Сергей Лавров. 

Следующим шагом, очевидно сопряженным с решением о начале «специальной военной операции» против Украины, стал переход к институциональному подавлению негосударственнических версий отечественной истории: закрытие «Мемориала» уже в конце 2021 — начале 2022 года и уничтожение памятников репрессированным и табличек «Последнего адреса» (в особенности — установленных в память о поляках, эстонцах, литовцах, латышах, хотя и не только о них) в течение 2023 года. 

В конце лета 2023 года в нарушение закона об образовании, требующего возможность выбора, было объявлено о переходе к единому учебнику истории для школ (до этого видимость конкуренции поддерживали три разные «линейки» учебников) — как отечественной, так и всеобщей. Автором всех этих учебников стал Владимир Мединский, который давно завоевал в профессиональном сообществе историков чрезвычайно негативную репутацию — как проводник политизированных интерпретаций и мифов вопреки мнению историков и данным источников. Можно сказать, что фамилия Мединского на обложке учебника стала своего рода символическим жестом властей, которые в течение 10 лет до этого не могли провести «единый учебник» через профессиональную экспертизу. 

Подробный разбор одного из учебников новой «линейки», предпринятый Константином Пахалюком, приводит автора к выводу: «Будучи произведением государственной исторической политики, „учебник“ В.Р. Мединского и А.В. Торкунова нацелен на вменение того образа истории, где прошлое страны сведено к развитию государственных органов и труду людей под их руководством. Общественные институты как самостоятельный субъект действия выпадают. Любое преступление государства оправдывается авторами через ссылки на внешнюю угрозу или важные государственные задачи, что составляет главный этический посыл пособия. „Ура-патриотизм“ неизменно скатывается в рассказ об „исторических обидах“, несправедливостях и предательствах, воспитывая ущербно-обозленное мировоззрение» (→ Константин Пахалюк: Российское государство и «единый» исторический нарратив). 

Институты либеральной памяти были разгромлены и не могли сопротивляться внедрению этих учебников — однако оказалось, что нарратив, возвращающий оценки сталинского времени, не устраивает не только либералов. В сентябре 2023 года Конгресс карачаевского народа обратился к руководству обеих палат Федерального собрания с требованием изъять тираж учебника по истории России для учащихся 10–11 классов. Поводом стал абзац о депортациях карачаевцев, калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев и крымских татар, сообщавший о «фактах» их «сотрудничества с оккупантами» в 1943–1944 годах, что, по мнению авторов учебника, «объясняло» решение ликвидировать государственные образования этих народов в СССР и подвергнуть их коллективному наказанию — насильственному переселению в восточные регионы. К критике учебника присоединился влиятельный глава Чечни Рамзан Кадыров, и уже в начале ноября министр образования Сергей Кравцов лично летал в Грозный, чтобы продемонстрировать отредактированный в этом разделе учебник. 

Параллельно началось внедрение обязательных исторических и квазиисторических программ на первых курсах университетов — соответствующие быстро созданные учебники содержали еще более откровенные идеологические утверждения. 

Конечно же, нельзя забыть и тот факт, что обоснование «специальной военной операции» против Украины было полностью «историческим» — как в статье Путина «Об историческом единстве русских и украинцев», так и в его выступлении о начале военных действий речь шла об истории. 

Все эти новации указывали, что режим окончательно отказался от балансирования между тремя заметными идейными группами в стране — православными, коммунистами и либералами, выведя либералов за пределы того общества, на которое он опирается. 

Россия как анти-Запад 

Идеология в самом деле сменила официальный цинизм предыдущих десятилетий. Но при этом задача перевоспитания среднего поколения — тех, кто впитал в себя идеологический оппортунизм «нулевых», — властью уже не ставится. Мобилизация (в том числе буквальная, военная мобилизация для участия в «СВО») среди людей этого поколения проходит на монетизированной основе, соответствующей картине мира, навязанной в первый период существования режима («Правды нет, но все можно купить»). Основная ставка в идеологизации делается на молодежь, не получившую прививки цинизма и, как говорят исследования, более сочувствующую либеральным ценностям. Отсюда такой фокус на школьном образовании и учебниках. Новое поколение мобилизовать дешевле. 

В чем состоит эта идеология или квазиидеология (поскольку она не отвечает всем характеристикам этого понятия)? 

В основных своих пунктах она восходит к высказываниям Путина 2007 года, от его «мюнхенской речи» до выступлений о необходимости сильного государства, организованного и единого общества, имеющего четкий ориентир. Содержательно все эти тексты объединяет общий антизападный и антилиберальный пафос, приравнивание страны к государству, непризнание субъектности ни внутренней оппозиции, ни элит соседних стран, а также стремление к идеалу общества без внутренних противоречий. Этот идеал был впервые сформулирован Путиным еще в 2007 году в выступлении на форуме своих сторонников в негативной форме, то есть через описание противников: «Те, кто противостоит нам, не хотят осуществления нашего плана. Потому что у них совсем другие задачи и другие виды на Россию. Им нужно слабое, больное государство. Им нужно дезорганизованное и дезориентированное общество, разделенное общество — чтобы за его спиной обделывать свои делишки, чтобы получать коврижки за наш с вами счет. И, к сожалению, находятся еще внутри страны те, кто „шакалит“ у иностранных посольств, иностранных дипломатических представительств, рассчитывает на поддержку иностранных фондов и правительств, а не на поддержку своего собственного народа». Здесь уже содержалась надежда на создание «организованного общества», имеющего четкий ориентир и не доверяющего иностранцам. Но если в 2007 году до этого было далеко, то к 2023-му российский режим далеко продвинулся в направлении создания такого общества. Правда, для этого ему пришлось перейти к насилию. 

В текстах и выступлениях Путина и его ближайшего круга заметно влияние тех взглядов на прошлое, которые были воплощены в мультимедийных выставках «Россия — моя история». Основные элементы этих взглядов — антизападничество, антилиберализм, воспевание единства вместо многообразия. Именно внутри этой идеологии развился культ Александра Невского с приписанным ему девизом «дружить с Востоком и не доверять Западу». В фигуре Александра Невского объединены православная и «историческая» составляющие новой идеологии России. 

Применительно к прошлому навязываемый взгляд считает современную Российскую Федерацию легитимным преемником СССР, Российской империи, Московского царства и Великого княжества Владимирского, которое, в свою очередь, наследовало Киевскому престолу. Из этого следует обоснованность претензий на прямое или косвенное управление всеми территориями, когда-либо входившими в эти государственные образования. Русские люди при этом всегда были жертвами козней коварного Запада и опирались на союзы на Востоке, хотя несколько раз спасали Запад от родившегося в его недрах зла. Последний раз это произошло во время Второй мировой войны, в которой советские люди (= россияне) стали жертвой геноцида, но победили зло нацизма, освободили Европу, хотя и были после этого оболганы. Великая Отечественная война является, таким образом, осевым событием российской истории, а ее правильная трактовка требует государственной защиты, поскольку именно она легитимирует место России в мире. 

Украина в этом нарративе — оторванная и обманутая коварным Западом часть русского мира. Стенд на мультимедийной выставке «Россия — моя история», посвященный Галицкой Руси, описывал ее историю несколькими пунктами: «олигархический переворот», «первая на Руси казнь государей», «захват власти в Галиче ставленником иностранцев» и, подытоживая, «несостоявшаяся держава: в XIV веке Западная Русь поглощена европейскими соседями». Соседний стенд, посвященный Александру Невскому, выделяет такие пункты: «отказ от подчинения римскому папе», «отражение агрессии с Запада», «побратимство с ордынским ханом Сартаком», «Восток как выбор для сохранения Руси» и, как общий призыв, приписываемый Александру лозунг «Крепить оборону на Западе, а друзей искать на Востоке». 

Статья Путина «Об историческом единстве русских и украинцев» говорит о намерении идеологов режима вернуться во времена национального строительства XIX века, когда жив был проект построения большой русской нации из восточных славян (правда, нельзя не заметить полного отсутствия у Путина элементов другого проекта той же эпохи — панславизма, стремившегося к политическому объединению всех славянских народов). 

Угрозы и возможности: идеологические расколы российского общества и перспективы сопротивления

В первые месяцы «СВО» мы наблюдали, как на оккупированных территориях и в пропаганде усилились позиции «прокоммунистических» (просоветских) групп: восстанавливались памятники Ленину, на несколько недель стала мемом «бабушка с красным флагом». Представляется, что «средними слоями» провоенной элиты «СВО» воспринималась как восстановление СССР, однако Кремль не поощрял полное отождествление России с Советским Союзом — напротив, в официальной интерпретации сам СССР был скорее реинкарнацией имперской России. Именно так можно прочесть альтернативную трактовку целей «СВО», к которой обратился Путин летом 2022 года. 9 июня на встрече с молодыми предпринимателями, инженерами и учеными он сравнил себя с Петром I: «Вот Петр Первый Северную войну 21 год вел. Казалось бы, воевал со Швецией, что-то отторгал… Ничего он не отторгал, он возвращал!.. Чего полез туда? Возвращал и укреплял — вот что делал. Судя по всему, на нашу долю тоже выпало возвращать и укреплять». 

Такой прыжок от «денацификации» к «возвращению земель» в качестве объяснения рискованного политического решения может поставить под сомнение наличие единой и непротиворечивой идеологии у ключевых представителей режима и скорее выглядит как отражение ее эклектичности. Однако на самом деле тут нет противоречия. Ситуативный выбор подходящих элементов из набора различных консервативных постулатов и составляет идейную основу режима. Марлен Ларюэль описывает проникновение идеологии в российское общество не как однонаправленный процесс «сверху вниз», а как поиск властью таких элементов убеждений в обществе, которые можно использовать для конструирования удобной для себя картины мира, и называет путинский режим «идеологической конструкцией ad hoc». Со сменой задач эти элементы могут меняться (→ Marlene Laruelle: Ideological Complementarity or Competition?). 

И здесь следует вернуться к идеологическим расколам российского общества и посмотреть, кого режим смог мобилизовать и какую роль в этом сыграл его идеологический выбор. У нас нет надежных способов определить долю каждой из этих «идейных групп» в российском обществе, но есть основания предполагать, что каждая из них уступает доле тех людей, кого мы назвали «идейными оппортунистами». Одно из приближений можно увидеть в проведенном в ноябре 2022 года опросе молодежи, показавшем, что 46% респондентов не смогли определенным образом охарактеризовать свои политические взгляды, тогда как 15% (самая большая доля) обозначила их как либеральные, 14% — как социал-демократические, 9% — как консервативные, 8% — как коммунистические, 4% — как националистические и 4% — как анархистские и прочие (→ Ольга Попова, Николай Гришин: Политическая идентичность российской молодежи).

До недавнего времени в своем использовании истории режим балансировал между взглядами трех больших групп российского населения: сторонниками коммунистов, приверженцами Русской православной церкви и либеральной общественностью (каждая из этих групп неоднородна, поэтому их обозначения достаточно условны), что и проявилось в эклектичном триединстве герба, флага и гимна. Исключение либеральной группы (как по определению антивоенной), символически обозначенное «зачисткой» «Мемориала» и Сахаровского центра, оставило власть с двумя группами поддержки. У условно «светского» консервативного ядра режима (знакомого нам по выступлениям Мединского) сохранился союз с «левыми консерваторами» КПРФ (Зюганов) и православными консерваторами (Шевкунов). При значительной разнице в отношении ко многим важным событиям отечественного прошлого, эти три позиции объединял общий противник — либеральное мировоззрение. 

Впрочем, инцидент с учебником истории и Рамзаном Кадыровым демонстрирует, что расколы существуют и внутри консервативной коалиции. Таким образом, даже в крайне обобщенной схеме идейных размежеваний российского общества обнаруживается большая гетерогенность, открывающая потенциальную слабость новой идеологии.

Усилия по идеологизации истории следует рассматривать в единой перспективе трех постсоветских десятилетий. Большие пропагандистские усилия, к которым добавлены практики государственного принуждения, предпринимаются тогда, когда нужно изменить доминирующие в обществе представления, заставить людей отказаться от усвоенной ранее идентичности и принять другую. В то же время любая идеология, любой развернутый нарратив — это ответ на какое-то существующее убеждение. Очевидно, что в данном случае мы наблюдаем попытку слома представлений россиян о самих себе — тех представлений, которые сложились в предшествующих периодах, — с помощью внедряемой исторической идеологии. Двигаясь в обратном хронологическом порядке от нынешней идеологии, мы видим, что она сменила эпоху идеологического оппортунизма, характерной чертой которой был цинизм. Но цинизм сам по себе является сильнейшим средством для разъедания любых убеждений. Он был необходим властям, чтобы разрушить систему взглядов, сложившуюся у россиян в период от перестройки до начала нынешнего века. Однако идеологический оппортунизм затрудняет политическую мобилизацию масс. Нынешняя «идеология» призвана покончить не только с остатками оптимистичной «перестроечной» идентичности, но заодно и с оппортунизмом «нулевых». 

Перейдя от баланса между несколькими вариантами взгляда на прошлое к единому нарративу, конфронтационному по отношению к внешнему миру и к части собственного общества, режим сузил базу своей поддержки, уменьшил собственную легитимность, что и потребовало огромных государственных усилий по «переформатированию» представлений массы россиян о мире и месте России в нем. Поэтому впервые за постсоветские годы в системе образования развернуты структуры идеологического контроля и начались репрессии по отношению к инакомыслящим (→ Дмитрий Дубровский: Как российское государство внедряет репрессивную систему в образование).

В результате группы россиян, ставшие основной мишенью атаки проповедников новой идеологизации, представляют собой важный ресурс сопротивления, а сама насильственная идеологизация порождает протест. В условиях репрессий масштабы его оценить невозможно, однако можно предположить, что несогласные с курсом на идеологизацию могут сформировать собственную коалицию (или, скажем по-другому, политические силы, рискнувшие провозгласить свое несогласие, могут рассчитывать на формирование такой коалиции), состоящую из нескольких частей:

• либералы, выступающие против любой принудительной идеологизации общества;

• «идейные оппортунисты», не доверяющие никакой идеологии;

• часть сторонников консервативной коалиции, не согласные с конкретной формой и содержанием нынешней идеологизации. 

Стоит специально отметить, что больше других не согласны с навязываемой режимом идеологией более молодые россияне, что делает еще понятнее те усилия, которые режим сосредоточил на системе образования (→ Re: Russia: Война патриотизмов).

Можно восстановить основные элементы идентичности либералов, которую ломают творцы нынешней идеологии. Это сторонники плюралистического сложного общества, с симпатией относящиеся к Западу, открытые к сотрудничеству и не считающие государство высшей ценностью и единственным субъектом национальной жизни. Вопреки уверениям сегодняшних пропагандистов, эта идентичность была распространена далеко за пределами круга либеральной интеллигенции, что доказывают и нынешние усилия властей. 

Идейные оппортунисты могут рассматривать власть как источник доходов, их можно «подкупить», но они обеспокоены внедрением идеологии в школах, где учатся их дети (характерные примеры родительского сопротивления описывались в прессе). Наконец, к третьей группе относятся не только авторитарные региональные лидеры вроде Кадырова. С утверждением конкретной идеологии прекращаются споры о преимуществах того или иного взгляда на прошлое. Торжество «имперской версии» делает коммунистов и сторонников национальных движений критиками этой идеологии. 

Такой взгляд на происходящую «реидеологизацию» позволяет увидеть в нынешнем российском обществе очаги консолидации ее противников, которым режим пытается навязать новую идеологию. Сопротивление этой идеологии опирается сейчас в большей части на цинизм, отрицающий любые навязанные ценности, а также на ресурсы сторонников других версий консервативного нарратива. Любая система, опирающаяся на отрицание, по определению слаба и может уступать давлению новой идеологии. Однако если в стране появится политическая сила, опирающаяся на плюралистические ценности, противопоставленные навязываемой «монистической» идеологии, у нее есть шанс сформировать коалицию, которая будет гораздо шире, чем число оставшихся в России либералов.